Об узах человеческих / Of Human Bondage by obstinatrix

[bbgon]

О, не выкладывала этот перевод у себя! Сделан на КС-календарь 2010.

Примечание переводчика: Переводчик в курсе, что название книги С.Моэма "Of Human Bondage" переводят как "Бремя страстей человеческих". Но поскольку, на мой взгляд, такое название фику не подходит, я перевела его иначе. Говорю на всякий случай))).

Автор: obstinatrix
Ссылка на оригинал: obstinatrix.livejournal.com/17757.html
Переводчик: bbgon
Бета: Tarsius Sapiens
Название: Об узах человеческих / Of Human Bondage
Рейтинг: PG
Пейринг: Шатнер/Нимой, Кирк/Спок
Дисклеймер: Всё неправда.
Саммари: Исследование отношений между персонажем и актером. Шатнер и Нимой встречаются с Кирком и Споком на съемках The Motion Picture.


У него никогда не было настоящего друга – пока он не начал сниматься в Стар Треке.

О, конечно, у него было много знакомых – самых разных знакомых, от старика, которому он улыбался при встрече на Монреальской улице, до небольшого братства, образовавшегося во времена, когда они вместе играли на сцене в Стрэтфорде, - люди, с которыми он жил и умирал, дышал, спал и пил долгими канадскими ночами. Они были отличными ребятами, отличными товарищами. Эти люди любили его, помогали ему, смеялись вместе с ним и над ним – по-дружески. Такие парни, как Крис и Марти, и девушки, которые приходили с ними, - их так же невозможно было представить друг без друга, как если бы они были созданы парами. Они любили его, эти люди; работали с ним, говорили, ели за одним столом. И, в основном, Билл их тоже любил.

Но всё же для Билла слово «друг» имело иной смысл. Друг – это человек, который знает не только все изгибы твоей судьбы, но и все извилины у тебя в голове. Друг – это тот, кому один взгляд может рассказать больше, чем многочасовая беседа. Друг не всегда соглашается с тобой, но всё равно встает на твою сторону. Друг, думал Билл, будет с тобой, несмотря ни на что, пусть хоть для того, чтобы обсудить твои проблемы, даже если нет надежды их решить - просто потому, что потемки твоей души со стороны можно разглядеть немного лучше. Билл знал, что у других людей есть друзья. Особенно у людей из книг. У людей из истории. Билл несся по пыльной калифорнийской пустыне летом 63-го, вонзая пятки в конские бока, и мечтал на самом деле быть Александром, за чью дружбу платили кровью.

Не то чтобы Билл хотел чего-то столь же примитивного; нет, не в изначальном, грубом смысле. Но он хотел узнать, прочувствовать хоть раз в жизни по-настоящему, понять, что это возможно. Просто почувствовать, что рядом есть кто-то, кто всегда поддержит тебя. Что бы ни случилось.

К тридцати пяти годам он почти сдался.


Теперь, в одиночестве стоя в новой гримерной, чьи голые стены будто уставились на него, Билл почти готов поверить, что чудеса бывают. Он рассеянно разглаживает несуществующие складки длинного серого мундира на непривычно плоском животе. На другой стороне комнаты человек повторяет это движение. Отражение, просто отражение. Билл слегка приподнимает уголок рта, улыбается человеку у себя в голове, нежданному другу. Джиму Кирку.

Билл скучал по нему все эти годы, когда тот пропадал или появлялся от случая к случаю, а если и появлялся, то не помогал. В годы после развода, когда килограммов на боках Билла становилось всё больше, а работы всё меньше, ему как никогда нужна была дружеская поддержка. В Джиме, в человеке, который улыбался Биллу в ответ с его собственным обаянием, усиленным в сотню раз, было нечто, заставлявшее забывать даже о том раздражающем факте, что Стар Трек - плод воображения Джина Родденберри. Видя сейчас в зеркале военную выправку Кирка, его уверенный, дерзкий взгляд, Билл и сам чувствует себя неким богом-прародителем; не создателем, а наставником, от чьего разума Кирк отделился уже полностью созревшим одиннадцать лет и целую вечность назад.

Иногда трудно быть Джимом Кирком, Билл в этом не сомневается. Кирк – чуткий человек, и Билл ощущал его боль, когда молодые энсины погибали от непредвиденных опасностей; чувствовал его разочарование и стыд, когда другие не понимали, что капитану это не безразлично. Иногда чувствовал его неуверенность; одиночество человека, облеченного властью. Но всё же, думает Билл, часто труднее быть Уильямом Шатнером. А в последние годы особенно сложно, потому что приходится быть Биллом-который-должен-платить-алименты, Биллом-спасибо-ты-нам-больше-не-нужен, Биллом, у которого нет друзей, кроме него самого.

Иногда Джим Кирк был единственным, что делало жизнь сносной. Его голос звучал у Билла в голове, его безупречный контроль, его сдержанная похвала. «Вперед, Билл. Поступай так, как поступил бы я». Произносить реплики, говорить с банковскими клерками, объясняться с женой - он действовал согласно наставлениям Кирка, и часто только это удерживало его от срыва, от ужасающей уверенности, что он обязательно потерпит неудачу. Иногда связь становилась столь прочной, будто они были единым целым. Может, это была лишь красивая иллюзия, но порой (как в тот злосчастный день, когда он чуть не попытался применить знаменитый удар Кирка ногой в прыжке на банде хамоватых подростков) Билл беспокоился, может ли он отделить себя от Кирка, думать без его помощи. В мире Кирка удар ногой был смертельным приемом. В мире Билла сила тяжести была куда более жестока, и делала удар в лучшем случае неэффективным, а в худшем – унизительным провалом. В этом, мягко убеждал себя Билл, и состояло различие между ними. Многое из того, что удавалось Кирку, Биллу было недоступно, потому что Кирк обладал чем-то вроде магии.

Часто он не мог определиться, что чувствует к Кирку. «Как бы поступил Джим?» - спрашивал он себя, улыбаясь юной красотке на другом конце барной стойки, и слышал ободряющий голос капитана у себя в голове. «Давай, Билли, она не против. Угости ее. Ты уже много раз так делал». И пока они пили по первой кружке пива, он наслаждался присутствием Кирка, его уверенностью, его заёмной мужественностью. Но вся беда в том, что когда он слишком полагался на Кирка, грань становилась слишком явной, маска – слишком очевидной. И в ту секунду, когда Билл понимал, что девушка говорит не с ним, а с Кирком, все теплые чувства исчезали. Тогда он ненавидел Кирка за то, что тот лучше всего, чем Билл может стать. Он ненавидел Кирка за то, что эти девушки не раз называли его Джимом, обвивая ногами его талию. Он ненавидел его, но Кирк был лучшим другом Билла, а порой и единственным его другом. Может быть, это значило, что Билл сошел с ума, но главное, Джим никогда не покидал его насовсем – и в этом он был не похож на остальных.

Сейчас, в зеркале гримерной, Кирк улыбается. Билл никогда не испытывал столь сильного сожаления, как в 1969-ом, когда осознал, что больше не будет видеть Кирка каждый день. Больше не будет надевать его форму, его образ, его обаяние, и больше не будет превращаться в этого героя – хотя бы в своих фантазиях. Но сейчас, по крайней мере, на какое-то время, он снова Кирк. Они – единое целое. Леонард назовет его Кирком, а Билл скажет: «Спок… Спок…»

В зеркале улыбка Кирка гаснет. Билл с тоской закусывает губу. Он будет звать Спока – они вместе будут звать. А Спок – не отзовется.

В этом фильме он не назовет его «Джим», не приподнимет бровь, не улыбнется. Съемки длятся всего пару недель, но постоянно неподвижное лицо Спока уже немного тревожит Билла, и Кирк у него в голове начинает беспокоиться. Это не мой Спок, говорит он, и Билл не может не согласиться. На этот раз Леонард и наполовину так не погружен в роль, как раньше. Он постоянно улыбается на съемочной площадке, будто уравновешивая каменную холодность Спока, и, большей частью, это полностью удовлетворяет Билла. Но Джим Кирк, вдруг понимает он, глубоко несчастен. Он молчит, нелюбимый и одинокий. Билл не помнит, чтобы тот прежде так себя чувствовал.

Билл долго всматривается в лицо, отражающееся в зеркале. Он изучает его черты, тонкие морщинки вокруг глаз и рта, замкнутое выражение. «О, Джим», - шепчет он, потому что рядом нет никого, кто мог бы это сказать – так, как нужно. Он помнит, как Спок произносил это имя теплым бархатным голосом, и вся его любовь была заключена в одном простом слове. «Джим!» - когда он стоял перед Хортой, и Спок чувствовал опасность. «Джим», - на мостике, вопрос или согласие. «Джим», - просто так, в знак поддержки, в турболифте, когда их лица были в сантиметре друг от друга. Каждое «Джим», глухо отзывается в пустоте на лице Кирка, в его одиночестве, и Биллу ужасно, нестерпимо хочется плакать от его потери.
- О, Джим, - выдыхает он. – Джим.

Он находит Леонарда в его гримерке (через три комнаты отсюда, дверь не заперта). Его лицо спокойно и расслабленно. Билл замечает телефон на столе и думает, что, верно, Леонард в таком настроении, поскольку только что говорил с женой, с детьми, с кем-то еще, кто его любит. Без предупреждения сердце Кирка торопливо забилось в его груди, и Билл запоздало замечает, что на Леонарде всё еще уши и брови Спока. Билл чувствует, что Кирк еле заметно светится от радости - думает, что эта полуулыбка на лице Леонарда принадлежит Споку.

Леонард, как с удовольствием отмечает Билл, в хорошем настроении. Он поднимает голову, когда Билл входит, и улыбается уже в полную силу. Билл подавляет радостный порыв Джима и говорит:
- Привет. Ничего, если я зайду ненадолго?

- Конечно, - отвечает Леонард и приподнимается с кресла, чтобы сдвинуть в сторону стопку страниц сценария и других бумаг, лежащих на диване. Билл несколько месяцев страшился этих минут после окончания рабочего дня. Боялся, потому что предчувствовал неловкость, боль, за которой скрывались перемены. Затем, месяц назад, он позвонил Леонарду, и они двое снова сблизились за то время, что с беспокойством обсуждали за обедами и по телефону, как восстановить былую химию между актерами. Но вдруг они поняли, что проблема решилась сама собой. Поначалу это казалось странным – работать вместе, спустя столько лет. Но это только начало, и это чувство пройдет.

Кирк тоже чувствует себя более уверенно. Билл на мгновение ощущает угрызения совести, потому что легкость в общении с Леонардом, радость от того, что дела идут в правильном направлении, чувствует только он, а не Кирк. Билл надеется, что Кирк не может слышать его мысли.

- Я думал о Джиме, - говорит Билл, прежде чем успевает передумать. Он устраивается на дешевой кушетке, закинув ногу на ногу. – Ему грустно. – Он с вызовом смотрит Леонарду в глаза: – Думаешь, я рехнулся?

Леонард плавно, медленно качает головой, усаживается на диван, придвигает кофейный столик и ставит свой стакан на поверхность, покрытую круглыми следами от чашек.

- Я уже говорил тебе, Билл. Он у меня здесь, - Леонард стучит пальцем по виску. – Спок. И я не могу сказать, что он тоже особенно счастлив.

Бил медленно кивает и смотрит на ковер - Леонард следит за его взглядом – на пятно у письменного стола. Они долго сидят так и молчат. Потом Билл говорит:
- Почему он вообще ушел на Гол? - он теребит рукав своего мундира, жалея, что в руках нет стакана, который он мог бы крутить, или очков, чтобы играть с дужками - чего угодно, чтобы занять беспокойные пальцы. – И почему он вернулся? Я не понимаю.

Леонард пожимает плечами и наклоняется, чтобы снова взять стакан.
- Неясно. Этот вопрос меня тоже беспокоит, - вздыхает он. – Честно говоря, тут много чего непонятно, правда? Он ушел на Гол, чтобы избавиться от всех эмоций. Почему? Неясно. Он вернулся, как Джин утверждает, из-за того, что почувствовал своим сознанием, что нужен Кирку. Но я не думаю, что это так уж очевидно из сценария, да?

Билл издает короткий тихий смешок:
- Джин так сказал?

- По крайней мере, мне он так сказал.

У Кирка перехватывает дыхание. Билл искоса смотрит на Леонарда и говорит:
- Джиму это нравится. Если это правда.

Леонард трет глаза рукой:
- Я… я не знаю. Я хочу сказать, я чувствую, что это правда. Спок мог бы так поступить. Но то, что он вообще ушел… - он замолкает. – Я не знаю, - повторяет он. – Я просто – не знаю.

- Я ненавижу, что Спок его не приветствует, - внезапно говорит Билл. Он выпаливает это слишком быстро и утыкается взглядом в свои пальцы, немного смущенный. Но он так думает, и более того, Кирк так думает, и от мыслей Кирка больно. Пусть, пусть, высказать их, и плевать на стыд!

Но Леонард медленно кивает, и лицо его задумчиво. На нем нет и следа насмешки.
- Да. Он не говорит ни «приятно снова видеть тебя, Джим», ни даже «приветствую, капитан». Черт, он даже не изволит приподнять бровь!

Облегчение, которое чувствует Билл, когда слышит, что Леонард негодует так же, как и он, почти неприлично. Ободренный, он говорит:
- Да! Думаешь, Спок бы так поступил?

- Никаких эмоций…

- Но он вернулся ради Джима, - замечает Билл. – Ты только что сам сказал, что он вернулся ради Джима. Ты чувствуешь, что он не ощущает эмоций?
Он слишком настойчиво добивается ответа, но присутствие Кирка жжет изнутри, где-то за глазами, заставляя задыхаться от отчаяния – не своего, чужого, и он хватает Леонарда за руку.
- Он на самом деле ничего не чувствует, когда снова видит Кирка, после стольких лет?

- Он любит его, - отвечает Леонард так просто, что Билл замирает не дыша. Леонард смотрит Биллу в глаза, темные, широко распахнутые. У Билла внутри что-то судорожно сжимается в ответ. Леонард недоговорил, и Билл смотрит на него – Джим следит за ним, как ястреб, и ждет. – Боже, ты знаешь, что сценарий – запутанный, в лучшем случае, Билл. Что бы там ни было написано, говорю тебе, Спок его любит.

Собственная реакция заставляет Билла хихикнуть. Этот смешок люди считают либо одной из его самых отталкивающих черт, либо одной из самых привлекательных. Его рука, до этого слишком сильно сжимавшая предплечье Леонарда, расслабляется.
- Джим только что подпрыгнул от радости у меня в голове, когда услышал это, - признается он, и смеется. – Не в прямом смысле, естественно.

Леонард улыбается уголком рта.
- Но Спок, конечно, никогда не признается в этом.

Билл улыбается во весь рот:
- Конечно, нет.

- Он просто говорит «Джим».

Пульс Кирка бьется в горле Билла, требовательно, нетерпеливо.
- Тогда давай… - говорит он непринужденно, хотя его сердце вдруг начинает стучать оглушительно громко. – Давай, Лен, пока бедный капитан не сошел с ума от беспокойства, - он снова смеется, чтобы не чувствовать себя так нелепо оттого, что происходящее кажется ему слишком важным. – Скажи мое имя, Спок.

Как странно, думает Билл, что Леонард понимает его, когда он говорит такие вещи. Как странно, что у Леонарда тоже есть этот внутренний друг, облегчающий ту боль, которую он и не осознавал. А теперь больно Кирку, и пришел черед Билла помочь ему. Раньше они переписывали сцены и по более банальным причинам. Билл желает этого, ради Кирка; ради себя самого, даже если эту сцену никто никогда не увидит, кроме них самих. Он жаждет неожиданного прикосновения пальцев Леонарда на своей щеке, на своем лице. Он хочет увидеть взгляд черных глаз Леонарда, в котором заключена вся любовь, которую Спок когда-либо испытывал. Пальцы Леонарда находят точки для мелдинга, и от того, насколько нежно их касание, у Билла захватывает дух.

Затем Спок говорит «Джим», и Кирк ликует.

Билл не настолько далеко зашел, чтобы думать, что у них на самом деле есть телепатическая связь. Но когда они так близко, лицо Леонарда можно читать, как раскрытую книгу, и его выражение гораздо понятнее, чем бессвязный сценарий, лежащий на полу у ног Билла. Биллу осточертел этот сценарий, все эти интеллектуальные игры без чувства, все эти собрания и обсуждения, которые заканчиваются спорами и всё равно ничего не решают. Леонард на мгновение прижимается лбом к его лбу.
- Мы их хранители, - говорит он. – Что бы там ни думал Джин.

Когда Леонард отнимает пальцы от его лица, это мгновение будто рассыпается на куски и рассеивается, словно на самом деле разорвана ментальная связь. Но она всё еще здесь, думает Билл, эта связь. Она всегда будет, пока Спок будет жить в разуме Леонарда, а Кирк – в его. О да, Билл может быть легкомысленным, он последний, кто станет это отрицать. Он может раздражать. Многие из их с Леонардом разговоров банальны, они тянутся часами, но это лишь переливание из пустого в порожнее. Но суть в том, что Билл хранит Кирка – или Кирк хранит его. А Леонард хранит Спока. Кирк и Спок спаяны вместе так крепко, что они и не надеются когда-нибудь до конца понять всю силу этой связи. А Билл и Леонард так же спаяны со своими персонажами, что бы ни случилось.

Билл не пытается сформулировать неизбежный вывод даже для себя. Но он все равно верен, высказанный или нет; он неизбежен в своей основательной логичности. Билл не уверен, чьи это мысли – его или Кирка, но кто-то из них двоих находит этот вывод весьма ободряющим. Они настолько связаны, что различие уже не важно, думает он.

На следующее утро Билл приходит в гримерку и находит на столе лист бумаги, текстом вниз. Без сомнения, очередной вариант сценария. Билл слегка недоволен, потому что не успел снова привыкнуть к такому рабочему ритму, и настроен пессимистично.

Когда он переворачивает сценарий, его удивляет, что тот написан от руки, знакомым почерком. Там говорится:

«Мы знаем, что дело было так, даже если в фильме будет по-другому. (Мы четверо знаем, правда?)

КИРК: Спок. Спок! (пылко)
СПОК: (улыбаясь, насколько вулканец вообще может улыбаться) Капитан. Приятно снова вас видеть.
КИРК: Приятно снова иметь вас на борту, мистер Спок. (сияет) Прошу… (делает знак рукой)
СПОК: (проходит на мостик и подходит прямо к Кирку) (опускает свои вулканские защитные барьеры исключительно ради Кирка, берет его руку и сжимает в полурукопожатии) Джим. (нежно, как в старые времена)
КИРК: Спок. (улыбается)

Я знаю, что они много называют друг друга по имени, но они всегда так делали, правда? Тут нет противоречия.

В любом случае, надеюсь, что развлек тебя. Л.»

Билл кладет сложенную записку в карман пиджака, чтобы не потерять. Это всё, что он может сделать, чтобы сдержать улыбку, пока не приходит время вскочить с капитанского кресла и воскликнуть «Спок!», словно он увидел то, чего жаждало его сердце.

- Спок! – говорит Кирк, когда Билл хватается рукой за ограждение. – Спок!

И уже не важно, что написано в сценарии. Неважно даже, что лицо Спока остается безучастным, холодным, а его вулканское самообладание - более безупречным, чем Биллу приходилось видеть.

У них в голове голос Спока ясно произносит: «Джим».

И больше не нужно ничего.

**