По поводу картинок про немецкий язык:

"грубость" немецкого языка обычно объясняется плохим произношением иностранцев.

"ШмэтттэРРРлинГ", тьфу.

Сначала нежное "Sch", как дуновение ветерка. Трепетание тонких крылышек: "Sch-mette". И звонкое "ling" - линь-линь-линь - улетела в небесную синь.

@темы: ...это диагноз

---

В первый и последний раз)). Хочу, денег на исполнение мечты. Или чтобы исполнение мечты принесло денег)).

12.03.2012 в 11:07

Пишет  Marked:

12.03.2012 в 13:32

Я считаю, что в любви все средства хороши. Алчность!

Пишет  madpoet:

Волшебство реальнее, чем вы могли бы подумать. И даже реальнее, чем не могли.

12.03.2012 в 13:26

Пишет  Aliana:

cоздаем дайри-артефакт))
АПД. Надо бы повторить :-) В тот раз сработало :-)
АПД 2. Снова повторяем :-)
Надо денег :-)

13.02.2012 в 21:18

Пишет  По вороне топором!:

Золото, золото, золото... *золотая лихорадка*
Вот, реально, по приколу!
И пусть обретет магическую ауру, нам не жалко, госпожа графиня!

13.02.2012 в 14:47

Пишет  Графиня Барбосса:

хм
А интересно, если я напишу што-нибудь типа:

Запости у себя этот заряженный на богатство чудо-гиф и ровно через 7 дней он решит твои финансовые проблемы!!!!



оно разойдёццо по дайрям многомилиооными тиражами и обретёт какие-нибудь пруфы и магическую ауру?

@темы: Флэшмоб

---

А? Шо? Myshows сказал, что сегодня начинается 2ой сезон Scott&Bailey, а я и не знаю?! УРА!!!

@темы: Suranne Jones, Сериалы - Scott and Bailey

---

Мое эссе про женскую мудрость выставили в читательском конкурсе КП)). (Мотаем страницу... ниже... ещё ниже...) Добавили лишние запятые и убрали слова "анальный секс". Но в целом ничо так)).

Проголосуйте, если не лень прочитали и согласны, а? мимими

UPD. Прямо прелесть, какую бурю вызывает слово феминизм. Приходят, такие умные, и начинают поучать, за кого мне замуж выйти и как мужа ублажать (хит сезона - за мормона). При этом другая часть комментаторш бурно кричит, что никакого сексизма нет. И там же завуалированно всех женщин обзывают блядями. Или вот, прямо квинтэссенция, буду перечитывать для вдохновения:

"Прочитал и не понял, пардон, позиции автора. Чуть не расплакался от описанной тётей драмы. Сильно! Чувствуется, что история из первых, пардон, уст, а переживания (пардон еще раз), пропущены через себя. Прям, "Как закалялась Шталь" какая-то. Одно не понятно. Если кормящий вас мужчина, который еще и любимый (другие расклады во внимание не принимаем, ибо в этом случае, тётя профессиональная мазохистка), возжелал прикусить вас за холку, вам жалко что-ли? Убудет или сотрется? Странно однако. Тётя, вроде бы, взрослая, а простых вещей не понимает, ведь совместная жизнь пронизана и скреплена компромисами. Ежели, хотите полной самостоятельности и гламурного эгоизма, то добро пожаловать на вольные хлеба – вон Бог, а вот порог! - живите одна и за свой счёт.
З.Ы Ишь какая, масленица! - и икру на бутерброд мазать хочет и камень за пазухой держать не стесняется. Продукт современной цивилизации.
З.З.Ы. А коли живет сия мадам одна и в достатке, то зачем всё это написано и по каким мотивам?"

Короче, либо ты даёшь мужику за деньги, либо одинокая гламурная дура. А ежели не даёшь или не за деньги - мировое зло и срыв шаблона.

А если серьезно, то я чувствую подсознательно, что всеобщий хор "Влюбишься - будешь радостно тапочки мужику в зубах носить" основательно действует мне на психику. Я там была, носила, больше не хочу. А других вариантов как бы и не предлагают: либо прогибаешься, либо - даже не претендуй. Да-да, можно долго словами мне рассказывать, что где-то на Марсе существуют равные отношения, но подсознание их не видело и не верит.
К тому же, я сама не могу решить, действительно ли мне не нужны никакие отношения, или я себя в этом убедила, или романтическая идеология изначально была навязана мне обществом, а внутренней такой потребности у меня никогда не было и нет. Мне клёво одной, но хор-то звучит в подсознании: "Это ненормально! Ты должна чувствовать то-то и то-то!" И я думаю: "А может, и правда это у _меня_ серьёзные проблемы, а я не замечаю? Или надо просто не слушать хор?" Блин.

П.С. А ещё б поубивала всех, кто склоняет мою фамилию. Блин, они думают, что такие остроумные, а я все три варианта наизусть знаю, из раза в раз их повторяют!

запись создана: 08.03.2012 в 18:38

@темы: Моё

---

А кому гендеросрач? Порадуйте меня, а? А я просто оставлю это тут и пойду)).

Париж, город любви

Ах, две недели в Париже! Схожу с поезда на вокзале Gare de l’Est и спускаюсь в метро с тяжелым чемоданом. Эйфелева башня, прогулки по весенним Елисейским полям, галантные французы – в голове полный набор «Увидеть Париж и умереть». А вот и первый галантный француз! При пересадке с одной линии на другую вежливо осведомляется, не нужна ли мадам помощь с багажом, помогает преодолеть ступеньки и так же ненавязчиво удаляется. Отдых обещает быть приятным, думаю я – но первый радостный опыт общения с местными месье остаётся и последним.
На следующий день отправляюсь на прогулку к Лувру. Не успеваю навести камеру на стеклянную пирамиду, венчающую вход, как меня догоняет молодой человек: «Bonjour, вы часто здесь бываете?» О, вот и возможность поупражняться во французском! «Нет, не часто: видите, всё фотографирую». – «А откуда вы?» - «Из Германии». – «Не хотите продолжить знакомство?» - «Нет, спасибо, у меня через десять минут встреча с подругой». Парень уходит, а я выдыхаю с облегчением: в Германии не принято знакомиться на улицах, и после пары фраз пристальный взгляд в лицо начинает досаждать. Кстати, подругу я не выдумала: врать я не умею, даже когда надо отвязаться от настойчивого типа.
Следующий день приносит ещё три попытки знакомства. Все вежливые, как под копирку: «Bonjour, вы часто здесь гуляете? Откуда вы? Не хотите пообщаться в более спокойном месте?» К счастью, твердое «Нет, спасибо» заставляет всех кавалеров раствориться в парижской толпе.
После первых трёх месье я ещё чувствую себя польщённой, но постепенно во мне зарождаются сомнения: может, я чересчур броско выгляжу? Может, я невольно их привлекаю? В конце концов, мне хочется просто погулять с плейером в ушах – в моей аудиокниге разворачивается драма, а я вынуждена нажимать на паузу и выслушивать сбивающие с толку речи! Мне хочется спокойно снять двадцать видов парка Бют-Шомон – ну вот, пока я отвлекалась, солнце скрылось за облаками и пруд потерял своё очарование. Я хочу посидеть с книгой на скамье – «Нет-нет, спасибо, мне не скучно».
Следующие пару дней я ещё надеюсь: вдруг первоначальный напор был лишь своеобразной «удачей новичка» и скоро схлынет? Но нет: путеводитель приводит меня на тихую улочку, где неожиданно обнаруживается развал с интересующими меня книгами. Где-то вдалеке слышны проезжающие автомобили, ближайшие кафе остались за углом, редкие прохожие – на другой стороне улицы. Погружаюсь в созерцание литературы, и тут за спиной – он! «Я ошень любить английский языка», - говорит он на ломаном английском, который владельцы табачных лавок припасают для туристов. – «Что вы мне рекомендовать читать?» Мы стоим перед прилавком с пособиями по лингвистике, вряд ли я могу их рекомендовать читать ему. Улица пуста, собеседнику за сорок. «Вряд ли я могу вам помочь», - бормочу я и поспешно ретируюсь в сторону шума большого города. Жаль, книги там были интересные.
После этого я решаю пересмотреть свой внешний вид: долой макияж и шорты. Натягиваю джинсы и кеды, хоть в них и жарковато. Лицо помогает исправить кстати нагрянувшая аллергия: вряд ли кого-то соблазнят красные кроличьи глазки и шелушащийся нос. Не тут-то было: в следующие дни улов не меняется – трое, двое, снова трое.
Облегчение приносят музеи, заполненные туристами, которые действительно интересуются живописью (или хотя бы мечтают сфотографировать Мону Лизу). Лучше всего Музей техники и планетарий: днём в нём царствуют группки школьников и их учителя.
Прогуливаясь по Авеню-де-ла-Репюблик, не могу расслабиться: из-за столиков уличных кафешек на меня смотрят. Начиная снизу, скользят взглядом по ногам, переползают на грудь, а когда я прохожу мимо, оценивающе цокают. Чувствую себя лошадью на базаре, но старательно сохраняю невозмутимое лицо. Боже, благослови Германию! Страстно хочу домой, где можно делать что угодно, не чувствуя себя как на витрине.
Мысль «Что я делаю не так?» становится навязчивой. Как понадёжнее прикрыть фигуру? Как спрятать лицо за полями шляпы и очками? Как изменить походку, чтобы она не провоцировала похабные мысли? Я понимаю умом, что и так сделала всё, что могла, и вина не на мне. И одновременно проникаюсь сочувствием к женщинам, которые отгораживаются от мужских взглядов хиджабом. Впрочем, и он не поможет.
Наконец я вновь на вокзале. Вот и всё, прощай, Париж! Я буду с любовью вспоминать твои музей Орсэ и Лувр, скучать по чудесному планетарию и больше всего – по кладбищу Пер-Лашез, где так здорово посидеть в солнечный день с термосом кофе и бутербродом, слушая, как каменные стены и надгробия обращают шёпот города в эхо морского прибоя. Но временами все мои светлые воспоминания о тебе, прекрасный город, затмеваются ощущением чужих липких взглядов на моём теле, от которых никуда не сбежать.
«Глупая», - говорят мне, когда я делюсь своим разочарованием. – «Надо радоваться вниманию!» Как хотите, люди: радуйтесь, когда вас взвешивают, как кусок мяса, и прячьтесь за паранджой, когда жаждете одиночества. Я не хочу быть благодарной за чужую навязчивость: «Спасибо, что вам приглянулась моя внешность! На сколько баллов вы меня оцените?» Я не хочу оправдываться, почему мне не нужны случайные знакомства. Когда мне мешают проводить время по своему усмотрению, я не хочу чувствовать себя виноватой за своё раздражение. Если кто-то считает, что его право – поцокать языком мне вслед, то моё право – разозлиться в ответ. Это не мило? Это не женственно? Вы возмущены?
Я тоже.

@темы: Моё, А не пойти ли мне на баррикады?

---

Annun подкинула клип к 8 марта по фильму Iron Jawed Angels про американских суфражисток.
Чудесный клип, чудесный фильм, рекомендую.
А какие там актрисы! Одна лучше другой)).
Ещё отмечу особо операторскую работу и монтаж.
Сюжет пересказывать не буду, всё в клипе).


Find more videos like this on Vidders
By e_transitions.

@темы: А не пойти ли мне на баррикады?, Кино

---

Ой, я что-то с этого так смеялась. Люблю, когда идиомы воспринимают буквально.

"Women like a firm hand on the tiller".
"I can never find the tiller. I got a book; it didn't help".

@темы: Сериалы - The Big Bang Theory, ...это диагноз

---

Список имен с ударениями из "Лягушонка"

Назрела необходимость)).

Сначала - как я произношу, в скобках - альтернатива.

'Винкельбаум (для ценителей немецкого языка: 'Winkel,baum))

'Петер, 'Петерше
Себасть'ян, 'Басти (Се'бастьян - блюдем чистоту немецкого языка))
Ма'тильда, 'Тильда
'Томас
'Хильда

'Эльза 'Арним (можно Ар'ним, в немецком иногда ударяют оба слога; первый вариант мне нравится больше)

Ав'густа 'Гофрау

Ката'рина 'Виттенау

Ан'гелика 'Шнейдин

Юли'ана 'Кессель

'Фабиан, 'Фаби (изучавшим французский можно Фаби'ан, но мне не очень))

'Штефан

'Нойфрау

'Швердляйн

@темы: ЛР, Моё

---

Нет, простите, я не могу остановиться).

Когда мы проходили "Онегина" в школе, я попыталась высказать на уроке тогда еще (в 13 лет) невнятную мысль, что большинство проблем у героев (у Татьяны, в первую очередь) было оттого, что она сама не могла выбирать, за кого ей выйти замуж или когда развестись. И что с Онегиным у них бы всё равно ничего не вышло, потому что она-то интересовалась его увлечениями, читала его книги, а он совсем ее не знал и не пытался узнать. На что моя любимая и в остальном замечательная учительница сказала, что мужчины и женщины в принципе разные и что невозможно требовать от Онегина, чтобы он разделял интересы Татьяны. Может быть, она имела в виду, что в то время это было не принято, не знаю.
Я тогда села на место пристыженная тем, что сморозила очевидную глупость, но хорошо запомнила, что требовать от мужчины понимания своих интересов нельзя. И ведь, как сейчас думаю, никогда после мне и не приходило в голову поделиться. Слеш - явно нет. Книги? Театр? Сериалы? Языки? Нет, нет, нет, нет.
После я еще пыталась высказываться на тему, что проблемы Пьера Безухова с женой или Анны Карениной были из-за недоступности разводов, но это же "слишком примитивное понимание классики". А я продолжаю считать, что если бы Карениной дали развод и не капали на мозги, если бы Лариса могла заработать, не становясь чьей-то вещью, если бы княжне Марье было куда уйти от отца, то кончили бы они не так печально.
В нашей семье ходит предание о том, как папа однажды высказался в сочинении про Катерину из "Грозы" примерно в том же прагматическом духе - и это была его единственная пятерка за сочинение в школе)).

@темы: А не пойти ли мне на баррикады?, Литература, Мысли вслух

---

Ещё немножко об "Онегине" и закругляюсь: опера по нему нравится мне не в последнюю очередь благодаря тексту: он менее бредов, чем у большинства опер))).

Но лавры самой бредовой оперы от меня недавно получила "Повесть о настоящем человеке". (Завалялась на айподе. Не спрашивайте, зачем я ее качала.) Хватило меня минут на 20, после чего уши у меня отсохли и пришлось реанимировать их Пушкиным. "Немцы!!!" "Березки!" На музыку текст ложиться отказывается, вопит: "Я же проза!", а его всё пихают и пихают)).

@темы: Театр, Увлечения

---

Люблю "Онегина". Какое же у Пушкина чувство юмора! Вот кому сказать, что я слушаю 200-летнюю классику и периодически душу в себе хохот, чтобы не смущать коллег.

Но я плоды моих мечтаний
И гармонических затей
Читаю только старой няне,
Подруге юности моей,
Да после скучного обеда
Ко мне забредшего соседа,
Поймав нежданно за полу,
Душу трагедией в углу...

@темы: Литература

---

Это странное ощущение, когда любимые персонажи постепенно становятся всё младше и младше по сравнению с тобой...

/Слушаю Пушкина. Онегину - 26. Ровесник.

@темы: Литература, Мысли вслух

---

Да-а, давненько я дома не была... Мне тут поручили позвонить в Россию, и я, только раз 30 набрав разные номера, поняла, что 8 и 9 марта - это, блин, выходные!!

@темы: Работа

---

Автор: bbgon
Название: Лягушонок в коробчонке (рабочее)
Жанр: любовный роман с элементами фантастики
От автора: оставляю за собой право вносить изменения в уже выложенное и прошу никуда текст не уносить.

Главы 1 и 2

Главы 3 и 4

Главы 5 и 6

Главы 7 и 8

Главы 9 и 10

Главы 11 и 12

Я предупредила, что собираюсь вычитывать книгу и вносить поправки. Так вот, хочу сразу сообщить об одной мелочи, которую я после собираюсь исправить и которую считаю достаточно важной, чтобы вынести отдельно: в предыдущих главах я кое-где упоминала "Святую Марию" под именем "Святой Девы". После долгих споров, обсуждений и размышлений прошу термин "Дева" считать недействительным и к делу не относящимся, после я его уберу).

Глава тринадцатая

– Нравится ли тебе, Петер? – повторила госпожа Катарина вопрос. Она ласково улыбалась, но я не мог вымолвить ни слова: так тронуло меня её внимание. Получить подарок из её рук!.. Мне вспомнилась наша вторая встреча, на Пасху, когда она отдала мне свой псалтырь. Я бережно хранил его, но открывал редко, потому что в своем маленьком неблагодарном сердце затаил обиду на неё и брата.
– Спасибо, – пробормотал я и прижал свёрток к груди. Я не успел толком разглядеть, что в нём.
– Ну, так и не поняла, угадала с подарком или нет, – усмехнулась госпожа Катарина.
Матильда подтолкнула меня в спину:
– Не дуйся, как бирюк.
Я присел в поклоне, чтобы скрыть смущение. Когда я выпрямился, госпожа Катарина коснулась моей вспыхнувшей щеки:
– Скромность – лучшее украшение мужчины.
Разве можно столь жестоко смеяться надо мной? Я в замешательстве покосился на Себастьяна: лучшим украшением мужчины я почитал стройный стан и густые кудри, как у брата. К счастью, отец отвлёк госпожу Катарину от моей неловкости:
– Не привык он к такой изящной обстановке-то, вот и молчит. У вас тут не хуже, чем в королевском дворце.
Матильда кашлянула от его неотёсанной прямолинейности, но госпожа Катарина любезно кивнула в ответ:
– Благодарю, герр Винкельбаум. Только вы чересчур наш дом хвалите: мы с тётушкой всегда скромно жили, – при воспоминании о покойной тётке она запнулась и сжала губы. Моё сердце отозвалось на её секундную слабость, и я легко коснулся её пальцев, но тут же опомнился и отдёрнул руку. Госпожа Катарина подняла просветлевший взгляд и перекрестилась: – Упокой Мать небесная её душу. В деревне дом с её молодости, кажется, не менялся. А здесь, в городе, она мне доверила руку приложить.
Я и без объяснений знал, что лишь госпожа Катарина могла выбрать окружавшую нас обстановку, где светлая обивка стен радовала глаз, простота форм не давила на гостью и все предметы выбраны были разумно по их назначению и удобству, а не в слепой погоне за модой. Стены просторной гостиной, где она приняла нас, украшали карандашные наброски в строгих рамках, изображавшие лошадей в скачке и на выпасе; на других я узнал виды нашего городка.
– У тебя хороший вкус, Катарина, – сказала Матильда. – Вот и мужчины подтвердят.
Брат уже развернул свой подарок: шпильки для волос с цветами из эмали – такой тонкой работы, что их можно было принять за настоящие. Отцу достался широкий расшитый шарф, не слишком мрачный и не пёстрый, а точно приличествующий его возрасту и положению. Сестре же она преподнесла запылённую бутылку вина. Все вновь обменялись благодарностями. Госпожа Катарина, хоть и учтиво отказывалась от них, была довольна.
Я тоже позабыл свои обиды, но вовсе неожиданное счастье свалилось на меня, когда госпожа Катарина пригласила нас за стол и добавила:
– Сядь рядом со мною, Петер.
Это было против всех правил: я был младшим в нашем обществе – и оттого особенно лестно. На ватных ногах я подошёл к стулу, который она отодвинула для меня, и сел. В голове у меня было приятное затмение, точно всё доходило до моих глаз и ушей сквозь золотое покрывало.
– Это Штефан, – сказала госпожа Катарина. – Он меня с детства нянчил. Никто другая столько колыбельных не знает, правда, Штефан?
Я увидел пожилого мужчину, который поставил на скатерть блюдо с гусем, а потом по-домашнему отмахнулся от хозяйки:
– Всё бы вам шутки шутить, перед гостьями-то.
Для меня его круглое морщинистое лицо тоже озарилось чудесным светом через его связь с госпожой Катариной. Та рассмеялась:
– Всё ли на столе? Тогда с нами садись. Остальных служанок я отпустила: сегодня праздник такой, что семьи в сборе должны быть.
Когда прекратилось шарканье стульев и шорох платьев, воцарилась торжественная тишина. Я ждал, что госпожа Катарина скажет что-то, подобающее моменту, и она заговорила:
– Все ли помнят, почему сегодня особенный день? – Я охотно закивал. Она покосилась на меня, и угол её губ дрогнул в улыбке. – Жаль, многие забывают об истинном его смысле. Будто это лишь повод повеселиться на балу, набить живот, нарядиться самой или похвастаться красотой своего мужа! – взгляд госпожи Катарины на мгновение неодобрительно метнулся к разряженному Себастьяну. Тот сидел с опущенной головой и молитвенно сцепленными пальцами. – Мать небесная послала нам своё благословение, знак высшей любви к людям – когда подарила нам свою Дочь. Знаешь ли ты историю про Вифлеемскую звезду, Петер?
Историю я знал, но меня испугало, что госпожа Катарина хочет проверить меня. Что, если я провалюсь перед ней? Я потеребил кружевной передник:
– Да…
– Расскажи, Петер, у тебя лучше выйдет, – она подпёрла щеку ладонью и приготовилась слушать. Я набрал побольше воздуха и начал – сначала тихо, но затем всё более смелея:
– Жил-был в Святой земле в городе Вифлееме геррляйн по имени Иосиф. Все в округе знали его как праведного и непорочного юношу. Он ухаживал за больными и помогал старухам и славился своею истовой верой. Однажды Иосиф молился перед сном, прося Мать небесную ниспослать мир и благословение на землю. И тут явилась ему сияющая ангел в языках пламени. Иосиф испугался поначалу, но потом увидел, что огонь его скромную каморку не опаляет и не жжётся. Понял он тогда, кто к нему явилась, и упал перед посланницей божьей ниц. «Поднимись, Иосиф!» – прогремела она нечеловеческим голосом. – «Принесла я тебе благую весть!» Иосиф поднялся, и ангел указала ему на небе звезду, которой прежде там не было и которая светилась ярче других, и сказала: «Следуй за нею, тогда найдёшь божье благословение, ибо избрала тебя Мать небесная среди прочих». Пошёл Иосиф, как было велено, и к середине ночи вышел на берег ручья. Тут звезда на небе остановилась и засияла ещё ярче, и в её свете увидел юноша в камышах у берега корзинку, а в корзинке – спелёнатого младенца. Поднял её Иосиф на руки и услышал, что исходит от девочки аромат ладана, а от кожи – божественный свет, и понял он, что рождена она самой Матерью небесной и послана людям во спасение.
Но не один он узрел на небе звезду. Три мудрые старицы в далёкой стране тоже увидели её и разгадали, что явилась на землю мессия и что искать её нужно в краю вифлеемском. Отправились они в путь и вскоре пришли в город Иерусалим, где правила жестокая царица Иродиада. Явились они перед её очи и спрашивают: «Где царица новая иудейская?» Испугалась Иродиада за свой трон и велела всех младенцев женского пола в своей земле истребить. Но Мать небесная Иосифа с Дочерью своей защитила: солдатки мимо его дома прошли, даже не заметя, потому что все знали, что юноша чист и без жены живёт.
А волхвицы пошли за звездой дальше, и пришли к дому Иосифа, и принесли дары золота, ладана и смирны, и положили перед дитём, и поклонились ей. Назвал её Иосиф Марией, что значит «посланная Небом», и растил её как отец в любви и почитании Матери нашей небесной.
Когда я закончил, госпожа Катарина продолжала внимательно смотреть на меня, но я не мог прочесть в её взгляде, что она думает.
– Спасибо, Петер, – сказала она наконец.
– Ох и гладко он у вас умеет излагать! – воскликнул Штефан, обращаясь к отцу. – Повезло вам с сыновьями, герр Винкельбаум: один точно куколка собой пригож, а второй хоть и поменее, зато отец из него хороший выйдет, сказки малышам рассказывать.
Я зарделся, а госпожа Катарина укоризненно покачала на своего старого воспитателя головой. Тот нимало не смутился:
– Да разве ж я не прав, Катаринхен? Я всегда тебе говорил: полы уметь скоблить или кухарничать – это дело наживное, научится. И красота быстро проходит. Мужа по тому надо выбирать, как он с детьми управляется. Если он главного не умеет, так украшай его, не украшай – всё толку не будет.
– Ну хватит, Штефан, совсем геррляйнов сконфузил, – мягко прервала его болтовню госпожа Катарина.
– А ты меня слушай, слушай, старика, я дурного не посоветую, – отозвался тот весело. Очевидно, между ними царило понимание не хуже, чем между отцом и дочерью, и оно настроило наше общество на семейный лад.
После молитвы, произнесённой госпожой Катариной, мы приступили к ужину. Отец со Штефаном погрузились в беседу о детях, как это всегда бывает между мужчинами. Матильда с госпожой Катариной обсуждали дела хозяйственные и политические, а мы с братом прислушивались то к одним, то к другим. Вернее, это я прислушивался, с трудом продираясь сквозь ворох иностранных слов: «парламент», «конституция», «конгресс», «соединённые штаты». Себастьян же молча подносил вилку ко рту, глядя на стакан с водой перед собой. Иногда кусок соскальзывал с вилки, но он будто и не замечал этого, продолжая двигаться, как заведённая игрушка.
– …ты всерьёз полагаешь, что они такие же люди, как мы, Катарина? Смотри сама: у них есть всё, чтобы жить цивилизованно, даже поболее, чем у нас. И земли плодороднее, и зимы никогда не бывает, и такие, как ты, их учить пытаются. И что же? До сих пор бегают дикарками! Им грамоту с правами давать – что метать бисер перед свиньями, не поймут.
– Так ведь в том и есть наша задача, Матильда: осветить правильный путь, ежели они сами его найти не могут. Наш христианский долг – заботиться о тех, кто слабее, а не в кандалы их заковывать.
– Ты-то на своих лошадей, небось, сбрую надеваешь?
Госпожа Катарина вздохнула:
– Лошадям тоже забота нужна. От одного кнута они тупеют и ни на что не годны становятся.
– А без кнута дичают, так что только на живодёрню их остаётся. Строгость во всём нужна первым делом, а уж потом можно и пряник дать. Им самим лучше было бы, если б они нашу манеру жить переняли.
– С этим я и не спорю, – согласилась госпожа Катарина. Матильда кивнула:
– А что с ними делать, если они добром не понимают? Ведь всё для их блага делается: им одежду человеческую дают, в домах вместо хижин помещают, кормят, лечат. Говорят, в своих чащах они не дожив до зрелости помирают. А в Америке даже старухи бывают: лица чёрные, а волосы белые – ну и картина.
Госпожа Катарина покрутила тонкую ножку бокала между пальцами:
– Вроде правильно ты говоришь, Матильда… Только у меня сердце кровью обливается, как подумаю, что кто-то в светлый праздник от дома отлучён и от ударов плети страдает. Благим намерениям кроме решительности мера нужна – вот чего тебе недостаёт, Тильда.
– Так дела не делаются. Если б императрица Юлия у Рубикона стояла и размышляла: «Ах, имею ли я право перейти его или нет?», то никогда б войны не выиграла. Вот увидишь, через двести лет чернокожие сами спасибо скажут, что их из чащобы вырвали да всему научили. Пока их соплеменницы с кольцами в носах бегают, они уже грамоту освоят и на человеческих языках изъясняться будут.
Ломоть птицы с соусом на тарелке у госпожи Катарины совсем остыл. Она потыкала мясо вилкой и недовольно отложила её. Я приподнялся на стуле и углядел соусницу на другой стороне стола: нельзя, чтобы госпожа Катарина осталась голодной после ужина, на который сама же нас пригласила. Я тихонько встал, обошёл вокруг и принёс горячую соусницу ей:
– Госпожа Виттенау…
– Петер! – она улыбнулась мне, отвлекшись от беседы с Матильдой. – Скажи-ка, Петер: что ты думаешь, стоит ли нам дикарок Слову Божьему учить?
Я робко поглядел на сестру. Та вскинула брови и усмехнулась:
– Ты бы ещё гуся спросила, Катарина.
– Ты ведь читал давеча про миссионерок, – обратилась ко мне госпожа Катарина. – Неужели ничего не запомнил?
– Не знаю, госпожа Виттенау, – я сложил обе ладони на краю стола и пощипывал скатерть, надеясь, что они оставят меня. Но теперь и сестра сочла вопрос любопытным:
– Да, Петерше, расскажи, что ты думаешь про дикарок.
Я повернулся за помощью к отцу, но тот был занят беседой о моих детских болезнях. Себастьян перебирал в руках шпильки, подаренные госпожой Катариной, с такой целеустремленностью, будто это был вопрос жизни и смерти.
– Что же ты, Петер? – сказала госпожа Катарина. – Я без подвоха спрашиваю. Мне приятно будет, если ты от меня своих мыслей скрывать не станешь.
– Вам лучше знать… – пробормотал я. – Только я думаю, что если б вы им про Святое писание рассказали, они бы мигом обратились. В книжке было, что они крокодилам и всяким другим тварям молятся. Разве наша вера не лучше? Они бы только посмотрели на распятие и сразу испугались, какие зубастые пасти у них раньше вместо образов в домах стояли.
Сестра скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула, сдерживая улыбку.
– А ежели б они не захотели обращаться? – спросила госпожа Катарина.
– Почему?
Она пожала плечами:
– Почему не все люди одинаково думают, Петер?
Я подёргал скатерть и поёрзал на стуле.
– Потому что одни люди умные, а другие – глупые, – решил я.
– Если мы с Катариной во мнении расходимся, – спросила сестра, – кто из нас умная, а кто – глупая?
Это было совсем нечестно! Разве мог я выбрать одну из них, не обидев вторую? Да и можно ли выбрать, если обеих я почитал образцами разумности?
– Зачем же ты такие вопросы задаёшь, Матильда? – пожурила её госпожа Катарина.
– Ты первая его расспрашивать решила. Видишь теперь, что том смысла не больше, как если с африканскими шаманками о теологии спорить: он сам не знает, для чего слова у него изо рта вылетают.
– Ты по своей мерке судишь, – неожиданно сурово возразила госпожа Катарина. – У мужчин ум в другом, а с женским мерилом к ним соваться – главное пропустишь. Им твоя философия с логикой не нужна, они сердцем чуют.
– Оно и видно, – хмыкнула Матильда.
– Госпожа Виттенау умнее, – сказал я вдруг. Сестра поглядела на меня, и госпожа Катарина повернулась тоже, и отец со Штефаном прервали разговор, и даже Себастьян поднял голову. Отступать мне было некуда, и я отчаянно, как зажатая в угол крыса, повторил: – Ты меня сама спросила, Тильда… госпожа Виттенау умнее.
Я уже чувствовал, что запястья у меня разгораются перед будущей поркой, как Матильда расхохоталась:
– Это тебе тоже сердце подсказало, братец?
Я смутился чуть не до слёз. Пока не разглядели того остальные, я зажмурился и закрыл пылающее лицо ладонями. Зачем Матильда так со мною? Будто знает, что за когтистый зверь у меня в душе из-за госпожи Катарины.
– Хватит об этом! – наша хозяйка поднялась. – Штефан, сядешь за клавикод? Сыграй нам «Тихую ночь»*. – Она коснулась моего плеча: – Ты знаешь слова, Петер? И ты, Себастьян, тоже.

* * *

Церковь в праздник была забита до отказа, и меня втиснули на скамью между сестрой и госпожой Катариной. От её пальто с меховым подбоем сладко пахло, а я так умаялся за день, что еле боролся с искушением опустить голову ей на плечо. Она заметила это и во время проповеди разрешила прислониться к себе. Погружаясь в дремоту я думал, что более ничего не надо мне в жизни, такое умиротворение снизошло на меня. Но тут гудение органа всполошило меня, и под его торжественные звуки вокруг церкви понесли новоявленную Дочь божью в корзине. Конечно, была она не настоящая Мария, а только кукла в пелёнках, но всё равно это была самая красивая и самая любимая моя часть мессы в году. Мать предстоятельница и все служительницы были в белом облачении с голубыми лентами – как ручей, в котором Иосиф нашёл младенца. Мы встали, и госпожа Катарина пропустила меня вперёд, к краю скамьи, чтобы я мог разглядеть процессию без помех.
После того всё закончилось. Народ стал расходиться, и мы тоже прощались у перекрёстка. Дождь прекратился; было сухо и холодно. Мороз взбодрил меня, и я больше не хотел спать, я хотел ещё постоять с госпожой Катариной и со Штефаном.
– Ты на свой подарок так и не взглянул? – спросила она. По форме пакета я догадывался, что там книга.
– Я обязательно… – забрав свёрток у отца, который нёс его вместо меня, и захрустел бумагой.
– Темно, не разглядишь, – остановила меня госпожа Катарина. – Но ты прочти, тебе полезно будет, а я после спрошу, что ты понял.
– Да, госпожа Виттенау, – выдохнул я, и в морозном воздухе растаяло облачко пара. Матильда потопала каблуками, согреваясь. Отец в ответ заторопился:
– Ох, и холодно!
В унисон ему отозвался Штефан:
– Да, пойдём, что ли, Катаринхен? Нехорошо мне старые кости студить.
Госпожа Катарина расцеловалась со всеми нами и последним поцеловала в щёку меня:
– С Рождеством, Петерше.
– С Рождеством, моя госпожа, – беззвучно шевельнул я губами. Она не заметила моей оговорки, и я не знал, рад я тому или разочарован.
Домой мы шли в молчании: я – оттого что боялся, раскрыв рот, что начну смеяться или петь и выдам себя, а остальные устали и хотели поскорее оказаться в теплой постели. На нос мне упала холодная капля; потом ещё одна на щёку, и третья – на лоб. Я запрокинул лицо к небу: из него сыпались крупинки снега, которые становились всё больше и больше, пока не превратились в пышные хлопья. Отец вёл меня за руку, и я не боялся споткнуться и ловил снег ртом.
– Ты смотри-ка, белое Рождество! – воскликнул отец. Я прижался к его боку; но этого было мало, чтобы выразить переполнявшее меня счастье. Я поймал руку брата и пошёл между ним и отцом. Я простил Себастьяна: госпожа Катарина не станет брать его в мужья, она даже не добивается его расположения! Ни о чём другом я в те мгновения более не думал и не пытался угадать, что у неё на сердце.


_______________________________
* «Тихая ночь» (нем. Stille Nacht) – известнейший рождественский гимн, написанный в Австрии в 1818 году.



Глава четырнадцатая

В один из дней той зимы мне выпало узнать, сколько часов я могу проплакать кряду. Кажется, Небо отмерило слёз на двоих нам с братом, но пролились они все из моих глаз, потому что Себастьян не проронил ни звука, не сказал ни словечка в свою защиту. Ах, моя госпожа, не перелистывайте страницы! Я знаю ваше мнение о брате и не устану благодарить за снисхождение к нему – но выслушайте и вы меня. Верно, что одному лишь Небу известна правда о том, что свершалось без свидетельниц, но в вашей власти оценить беспристрастно мои слова.
Матильда заканчивала свои дневные дела в мастерской, а я подметал вокруг её стола, когда без стука дверь с улицы распахнулась и госпожа Ангелика втолкнула внутрь Себастьяна.
– Забирай! – она нарочито отряхнула тонкие пальцы и изящным жестом указала на него. – Я не хочу больше терпеть этот bête¹ в нашем доме. Я долго молчала – ради дружбы с тобой, Матильда – но всякому терпению приходит конец. Я не написала ни строчки, пока он был у нас! Для вдохновения мне нужен покой, а он ходит и ходит вокруг, как fantôme², и отпугивает Муза. Он перебил весь фарфор у нас в доме – чего мне стоило уговорить maman не наказывать его строже, чем он заслуживал! А сегодня он преступил всякие границы! Ох, – она взялась за висок и в изнеможении опустилась на край стола, смахнув на пол заготовленные для починки полоски из папиросной бумаги. Я присел на колени и стал собирать их, оглядываясь на брата. Из-под распахнутого пальто у него выглядывало черное платье горничного, но кружевной наколки в волосах не было: они были растрепаны, будто шпильки выдернули из причёски силой. Госпожа Ангелика пожаловалась: – У меня впечатлительная натура, Mathilde. Как я смогу писать о прекрасном, когда мне пришлось стать свидетельницей… – она погоняла во рту слова и выплюнула горькое: – …животных страстей. Твой брат предавался непотребному занятию с нашей кухонной девчонкой – и это рядом с блюдами, которые вот-вот должны были пойти на стол! Всё пришлось выбросить, всё! Какая мерзость, Mathilde, за такой ангельской внешностью, – она скривила губы. – Я не стану пересказывать тебе всего, что видела. Пусть твой братец сам тебе расскажет, как далеко они зашли.
Матильда встала при появлении госпожи Ангелики и опиралась теперь на спинку стула. Ногти у неё побелели, так сильно она стиснула её.
– Себастьян, отвечай, – проговорила она задохнувшимся голосом.
Брат молчал. Я затаился под столом, боясь, что меня вспомнят и прогонят.
– Себастьян? – повысила голос Матильда. Он стоял, не поднимая головы и сложив руки перед собой, и лишь сейчас я понял, что ещё было не в порядке в его наряде: на нём не было передника. Ох – я сунул пальцы в рот и прикусил их – неужто он так через весь город шёл, на виду у всех? Хоть бы госпожа Ангелика в коляске его привезла!
– Ты бы его в кухне послушала, Матильда. Когда под юбку к себе пускают, на разные лады голосить горазды, а как отвечать – язык проглотили.
– Петер здесь, Ангелика, – оборвала её сестра. – Вон, оба! – она указала нам на дверь в дом, и я поторопился выбраться из-под стола. Себастьян был точно во сне, и мне пришлось увести его за руку.
В сенях я снял с него пальто и башмаки – они были лёгкие, домашние, и ноги у брата совсем застыли. Я отдал ему свои войлочные туфли:
– Пойдём к печке, Басти. К папе.
Он пугал меня тем, что послушно следовал за мной. Отец в столовой как раз подбрасывал дров в огонь. Увидев нас, он всплеснул руками:
– Себастьян, ты-то откуда! И раздетый к тому же! Кто ж так ходит, никакого стыда! Да ты иди ко мне, поцелую. Нос холодный – с улицы только, а я и не слышал стука, вот старость.
Он обнял Себастьяна, который был в его руках тряпичной куклой. Я не знал, пересказать ли отцу слова госпожи Ангелики, чтобы новость не обрушила на него Тильда, или надеяться, что всё обойдётся.
– Ты какими судьбами здесь-то? Середина недели, не воскресенье, – отец оглаживал платье на плечах брата, пряча за этим незамысловатую ласку. – Да что с тобой, язык они тебе там прижгли, что ли? Или несчастье какое? Пожар? Умерла кто? По пути в лавку кошелёк отняли? Петер, сбегай, воды ему принеси.
– Не надо ему воды, – остановила меня Матильда. Я невольно попятился от неё. – Ты смотри, какая скотина, – на щеках у неё горели пятна. – Я всё для него делаю. Я ему невесту хорошую обещала. Я ему приданое собирать начала. Себастьян, красавец, отрада наша, – она вырвала его из рук отца и впилась пальцами ему в плечи. – Мне пришлось Ангелике обещать, что я всё твоё жалованье верну и столько же сверху добавлю, только чтоб она молчала. А она разболтает, как пить дать, разболтает. Будут наше имя по всему городу трепать, – голос Матильды взвинчивался всё выше. – Ежели твоя кухарка на тебя укажет – не стану откупаться! Отдам тебя! За последнюю босячку отдам! Побираться пойдёшь, с младенцем! – она ударила Себастьяна по щеке; он зажмурился, и голова его дёрнулась в сторону.
– Тильда! За что же это? – отец бросился между ними.
– Пусть твой сын тебе скажет, за что! – Матильда отодвинула отца в сторону. – Рассказывай всё, как было, – чтоб я знала, к кому тебя сватать идти.
– Она сама, – еле слышно прошептал Себастьян. Это было единственное, что он произнёс за весь вечер. Тильда с оттягом хлестнула его по другой щеке:
– Кобель не захочет, сука не вскочит! Ещё раз мне соврёшь, под корень всё отрежу и в монастырь тебя сдам.
Себастьян пошевелил онемевшими губами; нижняя лопнула от удара, и от этого зубы у него окрасились красным. Отец зажал рот ладонью:
– Что же ты наделал, Басти?
Себастьян втянул нижнюю губу в рот, слизывая кровь. Матильда не хотела бить его. Матильда всегда любила брата, нас обоих. Он подвёл её, и отца, и нас всех, сделал что-то плохое, и теперь Матильда вынуждена будет сделать ему что-то плохое. Зачем Басти всегда делает себе хуже? Мне стало так страшно за него и за нас, что я разрыдался.
Матильда с отцом оба допрашивали Себастьяна. Он покачивался, будто от силы их голоса, черный и тонкий, со сцепленными перед собой ладонями. Это длилось и длилось, у меня разболелась голова, и я не мог дышать носом. Не мог я и успокоиться: рыдания вырывались из меня, как пузыри из кипящей кастрюли. Я надеялся, что задохнусь от своей болезни, но она тоже предала меня.
Я сполз на пол, без сил от недостатка воздуха, и лишь тогда они бросили терзать Себастьяна. Отец поднял меня на руки. Я всхлипывал, лицо у меня опухло и ничего не чувствовало. Матильда потрогала мою щеку:
– Отнеси его в постель, – сказала она отцу, а Себастьяну: – Это тоже из-за тебя.
Отец отнес меня наверх и уложил на кровать. Затем он вернулся в столовую. Я упрямо выбрался из постели. То, что я остался один, нисколько не успокоило меня. Я взял себе в голову, что меня убрали нарочно, чтобы сделать с братом что-то ужасное. Цепляясь за перила и судорожно хватая воздух ртом, я спустился вниз и встал на пороге.
– Петер, иди в детскую, – велела сестра.
Я помотал головой.
– Разговор не для твоих ушей.
Возразить я не мог; мы с братом оба онемели.
– Петер! – сестра топнула ногой, и когда я не пошевелился, она вытолкнула меня из комнаты.
– Басти!
Она удерживала меня за плечи; я стал вырываться. Матильда попала ладонью мне по уху, всё зазвенело. Я заревел громче.
– Угомонись ты!
– Тильда, Петера-то не трожь!
Она схватила меня подмышки и поволокла вверх по лестнице; я еле успевал пересчитывать ногами ступени и несколько раз ударился о них коленом. Матильда втолкнула меня в детскую и захлопнула дверь. Я потянул её с обратной стороны. В замке повернулся ключ, и теперь я мог биться о неё, сколько пожелаю.
– Матильда, не запирай ты его, ежели с ним от плача дурно сделается? – отец запыхался от суеты и волнения.
– Кричит – значит, живой, а как замолкнет – выпущу.
Я бессмысленно царапал ногтями дерево рядом с косяком:
– Папа-а!
– Отпусти ты его, зря только мучаешь, – голос отца дрогнул, и в ответ меня задушили новые бессильные рыдания. – Матерью небесной и Дочерью её прошу, Матильда, оставь ты братьев! С Себастьяна сегодня ни словечка более не вытянешь, видишь, упёртый он, молчать решил. Не пори его сгоряча, покалечишь.
Сестра долго молчала. Я старался не шуметь, и лишь сотрясался от неровного дыхания.
– Обойдётся ещё всё, – мягко проговорил отец. – Накажи его по справедливости, пусть дома посидит, подумает. К исповеди его свожу. Госпожа наша милостива, за раскаяние грех простит.
– Себастьян! – крикнула Матильда. – Себастьян!
Меня отперли, и я бросился к отцу.
– Ничего, ничего, Петерше, – он погладил меня по голове. – Всё пройдёт.
Матильда была серая от усталости. Когда брат поднялся, она поморщилась:
– Отдам за первую, кто попросит. Молись, чтоб не узнал никто о твоём позоре. Мне же за тебя людям в глаза врать придётся, что достойный жених. Хорош геррляйн! Чуть что не по нему – сбежать норовит, перед любой кухаркиной девкой юбку задирает! – она крепко стиснула его подбородок между пальцами, а потом бросила, процедив сквозь зубы: – Уйди с глаз моих, пока не прибила.
Отец забрал от неё Себастьяна и увёл его в детскую. Я всхлипывал, держась за подол его платья.
– Мне расскажешь, что было? – спросил он брата, поставив его перед собой. – Сестра не узнает.
Себастьян молча дёргал себя за манжет.
– Ты хоть понял, что не так сделал, геррляйн? Блюсти себя надо. Что ж я, не знаю, как они уговаривать умеют? Так на то и мужская честь, чтоб не поддаваться. Ей-то что, ей почёт и уважение, если Мать небесная благословила, а ты, распутник, всю жизнь от людей лицо прятать будешь. – Отец подождал ответа. – Ну, что молчишь, сказать нечего? К нему и добром, и так, и сяк, всё без толку! – рассердился он, выкрутил Себастьяну ухо и заставил встать на колени перед распятием: – Молись, как Тильда велела, чтоб простила тебя Госпожа. За что ж мне сын-то такой? Думал, радость мне будет на старости лет, а одно горе от тебя!
Он взял меня за руку и заглянул в лицо с особенной нежностью против гнева на Себастьяна:
– Дай умою тебя, Петерше, золотой мой мальчик. Со мной сегодня переночуешь, не дело тебе с этим чёртом постель делить.

* * *

Отец беспокойно шевелился во сне и искал меня, стоило мне отвернуться на другой бок. Он долго не ложился, вздыхал и молился, облокотясь о кровать. Я тоже молился, но, вероятно, о другом: я просил святого Себастьяна, чтобы брат вновь стал как прежде. Я не хотел, чтобы Тильда отдала его в монастырь. Себастьян и так был чёрным и тихим, как послушник, – какая противоположность его прежней весёлости и нашим детским играм!
Я осторожно выскользнул из-под одеяла. Отец, не просыпаясь, провёл по нему ладонью, и я подсунул ему подушку. Он обнял её и успокоился. Я нашарил его войлочные туфли и шерстяной платок и прокрался в детскую, не скрипнув дверью. Я думал найти Себастьяна в постели, поэтому вздрогнул, увидев его тёмную фигуру. Он сидел на кровати, прислонясь плечом к спинке и склонив на неё голову. Лунный свет, умноженный снегом, падал на его лицо и делал его мертвенно-бледным. В первое мгновение мне показалось, что он умер. Потом я увидел, что глаза его открыты и зияют чёрным на белом.
– Басти! – позвал я шёпотом. Он не откликнулся. Я подбежал и схватил его за запястья: – Ах, Басти!..
Он негромко вскрикнул и встрепенулся. От неожиданности я выпустил его руки, и он взял левую за локоть и стал укачивать её в правой.
– Что с тобой?.. – я вспомнил, как брат показывал мне ожог. Я сел рядом и потянул его за руку. Пуговки на его манжетах были крохотные, и я боялся сделать Себастьяну больно, поэтому возился с ними долго. Шелковый рукав легко закатался наверх. На левом предплечье у брата виднелась цепь следов: от едва заметной полоски новой кожи у запястья до мокрого волдыря на полпути к локтю. Пять свежих ожогов, по числу недель, что прошли с Рождества.
– Папа говорит, маслом надо помазать, – только и смог промолвить я.
Я зажёг свечу и уговорил Себастьяна спуститься со мной в кухню. В слабом свете он был как больной желтухой, с пятнами под глазами и кожей цвета выцветшей бумаги. Старший брат казался мне слабым и беззащитным, и мне хотелось сберечь его, как маленького.
Мы вошли в кладовую, я поставил свечу на приступку у двери и стал в колеблющемся отблеске искать на полках масло.
– Погоди, Басти, сейчас мы всё поправим, – повторял я и замечал в своих словах голос отца. Ночью всё казалось мне иначе, чем днём, я торопливо перебирал мешочки и баночки со снедью и не узнавал их. В кладовой было холодно, и ноги даже под чулками покрывались мурашками. – Вот же оно, Басти! – мои пальцы наткнулись на маслёнку. – Видишь, темно, ничего не найти.
Я обернулся к брату и обнаружил, что он сидит на полу, уткнувшись лицом в колени.
– Басти, милый, застудишься, – я присел перед ним на корточки и коснулся его плеча.
– Пусть, – сказал он.
– Ничего не пусть, ничего не пусть, – торопливо пробормотал я, пытаясь тем заглушить предчувствие беды. Я отставил масло в сторону, снял с себя платок и набросил на его плечи. – Басти, не молчи… – горло у меня сжалось, и я не смог договорить. Я готов был вновь расплакаться, слёзы бились у меня в висках. – Хороший, Басти, я всё поправлю…
Я не знал, что я могу исправить; я бы обещал что угодно, лишь бы брат хоть немножко очнулся. Я видел его горе, но оно было непонятное, взрослое, неподвластное моим детским силёнкам. Каменный пол леденил сквозь туфли; если б что-то тёплое, чтобы разом согреть душу брата и его тело. Как тогда, когда я глотнул рислинга! Мне тогда вдруг стало весело и хорошо. Я вскочил и нашёл на полке откупоренную и наново заткнутую пробкой бутылку с вином – ту, что госпожа Катарина подарила сестре на Рождество. Госпожа Катарина знала – а если не знала, то Небо подсказало ей верный подарок.
– Погляди-ка, Басти, – я не без труда вытащил тугую пробку и сел рядом с ним. – Разве это не знак? Держи, – я попытался вложить бутыль в его вялую ладонь. Он приподнял голову. – Немножко, Тильда и не заметит, – прошептал я. – Тебе лучше станет.
Его пальцы сжались на горлышке. Я подтолкнул бутылку в донышко:
– Один глоточек. Оно невкусное, как лекарство, но ты потерпи.
Себастьян поднёс её к губам и отхлебнул.
– Ты умница, Басти, – сказал я ему, как говорил мне отец во время болезни, когда я послушно глотал горький порошок. Себастьян взял бутылку обеими руками и запрокинул её. – Что ты, что ты! – в испуге воскликнул я. – Нельзя же так!
Он опустил её и прижал ладонь к губам. Я забрал у него вино и стал мазать полоску на его запястье. Масло было холодное и неохотно таяло в моих пальцах. Ожоги были все одинаковой формы, и я тщетно пытался представить себе, как мой прекрасный брат неделя за неделей подходит к камину, закатывает рукав и аккуратно оставляет на себе отметку, а потом идёт прислуживать госпоже Ангелике. Никто не может выдумать себе такой пытки!
– Басти, неужто ты сам себя жёг?
Он сжал пальцы в кулак и стиснул зубы, когда я коснулся свежего волдыря. Следы на его запястье были как раны Святой Марии на кресте. Она ведь сама пошла на страдания, во искупление грехов людских. Если на Басти и был какой грех, разве его не искупили бы его раны? Басти всего лишь мужчина, и вина его маленькая – куда ему до всего человечества, погрязшего в распутстве. Я поцеловал его руку выше последней отметины:
– Ты не виноват, Басти. А если и был виноват, всё тебе простится.
Он посмотрел на меня. Я улыбнулся. Ему становилось теплее, и я прижался к его боку и обнял за пояс, чтобы согреть собою. Мне хотелось сказать ему что-то доброе.
– Прости, что я сердился на тебя из-за госпожи Катарины, то глупость была.
– Из-за госпожи Катарины? – повторил он.
Я спрятался лицом ему в плечо:
– Я думал, она свататься к тебе хочет. Я дурак такой, ты не смейся.
– Ко мне?
– Конечно, к тебе, братец. Тобой все дамы любуются, ты красивый, лучше принца.
Себастьян отхлебнул из бутылки и после резко втянул воздух сквозь зубы.
– Никогда за жену не пойду.
Я встревоженно поглядел на него:
– Что ты такое говоришь?
– Никогда не пойду. Никогда.
– Ну конечно, пойдёшь, Басти, – я погладил его по щеке. – Тильда тебе добрую жену найдёт. И детки у тебя будут, и дом. Как же иначе?
– За слепую только. Косую, кривую. Чтоб не видела меня. По голосу чтоб знала.
– Не наказывай себя, Басти, хороший. Мать небесная всё прощает, и тебе простит. Матильда отходчивая, и госпожа Ангелика не скажет никому про кухарку, обойдётся.
Себастьян сделал большой глоток и сказал:
– Так ведь не было никакой кухарки.
– Но как же?..
– Не было ничего, – прошептал Себастьян упрямо. На темном горлышке бутылки от пламени плясали блики и такие же влажно дрожали в глазах брата.
– Тогда почему ты плачешь, Басти? И себя зачем жёг? Матильде ничего не сказал?
Я обвил руками его шею. Мне чудилась страшная тайна: будто госпожа Ангелика заколдовала моего брата, похитила в плен и отняла у него язык.
– Что же было, Басти? – я цепенел, предвосхищая разгадку.
– Ничего.
– Значит, Матильда с отцом несправедливо тебя бранили! Я им утром всё-всё расскажу. Нельзя так оставить.
Себастьян запрокинул бутылку. Он морщился, и шея у него дергалась, когда он заставлял себя глотать кислое вино.
– Ой, – проговорил я, когда он опустил пустую бутыль. – Что же Матильда скажет… Знаю: я завтра первым сюда приду и бутылку будто нечаянно разобью. Она меня немного поругает, что руки кривые, да забудет.
Брат притянул меня к себе за рубашку. От него разило вином, и этот запах был от него странен и неприятен.
– Ничего она мне не делала. Смотрела только.
Я невольно отстранился и уперся ладонями в ледяной пол:
– Я не понимаю…
– Не говори Матильде ничего.
Я замотал головой:
– Нет, если хочешь…
Он отпустил меня и неуклюже стал подниматься. Задетая бутыль со звяканьем покатилась по полу. Я поддержал его под руку и взял свечу. Себастьян стал тяжелый и непослушный: уже не кукла, а мешки с песком. На лестнице мы оба несколько раз споткнулись, но никого не разбудили.
В детской я посадил его на постель и хотел раздеть, как отец помогал мне, когда я засыпал на ходу. Но едва я коснулся крючков на его спине, брат схватил мою ладонь и вывернул её так, что я чуть не закричал в голос. Затем он опомнился, но платье своё трогать не позволил. Он лёг, как был, а я забрался с ногами в кровать и долго сидел, держа его руку, чтобы он ненароком не повредил больные места. К утру меня сморил сон, я склонил голову Себастьяну на живот, и так нас после и нашёл отец.


__________
¹ животное, скотина, глупец
² дух, призрак

запись создана: 05.03.2012 в 02:12

@темы: ЛР, Моё

---

Маму выписали из больницы... с бронхитом (лежала-то она по другому поводу). Потому что курят у них на этаже, на лестнице, а тянет всё, естественно, в палаты, да так, что там запах, как в "бичевском притоне" (с). И это в хирургии, ага.
Короче, вопрос мой такой: мама с ними связываться не хочет, потому что других претензий у неё нет, а меня бесит-бесит-бесит, когда курят - и настолько явно вредят здоровью больных людей. Я в Германии, больница в Сыктывкаре. Что им написать, жалобу главврачу? Они вообще будут рассматривать письмо, пришедшее из Берлина (прописка у меня сыктывкарская)?)) Блин, ведь запросто же проблема решается, было бы желание: выгнать всех паразитов курить на улицу или устроить курилку в другом месте. Чтоб у них у всех тоже бронхит развился, сволочи.

@темы: Лытдыбр

---

Интересно, когда я в "Лягушонке" цитирую сценки из... другого/других произведений соответствующих жанров, это заметно? Или только я сама с собой в эту игру играю?))) Они там не для угадывания, а для атмосферы и стиля, но если вдруг вам показалось, что что-то похоже на что-то, вы мне скажите, а? Любопытно)).

@темы: Фикрайтерские страдания

---

Сдается мне, я запросила зарплату больше, чем у постоянных сотрудников. Ну да ладно, попытка - не пытка.

@темы: Работа

---

С праздником!))

[все увеличиваются по клику]

@темы: А не пойти ли мне на баррикады?

---

Мучаю потихоньку второй сезон Mad Men. После первого азарт новизны пропал и выяснилось, что смотреть тяжело, потому что ни один персонаж по-настоящему не нравится. Мужики мерзкие, как на подбор. Хуже всех Пит, маленькая трусливая собачонка. Дрейпер весь такой загадоШный и мужественный, аж противно. Разве что Пола (кажется, так его зовут? у которого девушка чернокожая) несколько выделяю среди остальных, в нём ум просвечивает. Дамы получше, но тоже не фонтан. Я поддерживаю Пегги в её профессиональных начинаниях, но по-человечески она мне не нравится, не хотела бы я с ней общаться. Хендрикс красивая баба, но персонаж никакой, вообще непонятно, есть ли что-то за её глянцевой обложкой. Любовницы Дрейпера плохи уже тем, что любовницы, да и выбирает он каких-то роковых извращенок, самый мой нелюбимый типаж. Только хозяйка магазина была ничего, честно себя вела (поэтому и с Дрейпером у них не сложилось, так ему и надо). Одна только Бетти вызывает сочувствие, желаю ей скорее осознать, с какой мразью она живет и начать выбираться оттуда.

@темы: Сериалы

---

Бывший задолбал докапываться до меня во сне. Сегодня послала его словами "Чтоб ты сдох", чего в реальной жизни никогда не произношу, слишком сильное это проклятие.

~

Сижу, пишу. Видел бы кто меня сейчас со стороны. Весь текст в пантомиме. Я почти все жесты проверяю на себе на реалистичность)). Ну и помогает вжиться в персонажей.

@темы: Фикрайтерские страдания, Сны