We're all just stories in the end.
Автор: bbgon
Название: Лягушонок в коробчонке (рабочее)
Жанр: любовный роман с элементами фантастики
От автора: оставляю за собой право вносить изменения в уже выложенное и прошу никуда текст не уносить.
Главы 1 и 2
Главы 3 и 4
Главы 5 и 6
Главы 7 и 8
Главы 9 и 10
Главы 11 и 12
Главы 13 и 14
Главы 15 и 16
Главы 17 и 18
Главы 19 и 20
Глава двадцатая первая
читать дальшеМатильда с госпожой Кессель к середине сентября разделались с последними заказами. Мастерская нынче стояла запертой в ожидании перемен. Ключ сестра забрала с собой, и я более не мог попасть внутрь, к письменным принадлежностям. Слишком поздно я сообразил, что можно было запасти хоть один карандаш и пару листов бумаги, чтобы не оставлять главной моей радости: писем к госпоже Катарине.
Странно устроена мужская натура: когда я мог беспрепятственно писать их, я делал это раз, два в неделю. Но стоило возникнуть непреодолимой преграде, как желание моё возросло многократно. Слова теснились у меня в голове, и вечерами я подолгу не мог уснуть, пока не проговорю их все в уме.
Более всего будоражила меня скорая свадьба брата: назначили её через полтора месяца, перед днём всех святых. К своему стыду признаю, что я мало печалился о предстоящей разлуке. Да и что мне было думать о том: квартира госпожи Кессель располагалась через две улицы от нашего дома, и я не сомневался, что ничто не помешает мне видеть Себастьяна. Зато я ревнивым взглядом замечал каждую черту, что выгодно отличала брата от меня: его красоту, его ловкость, его высокий рост и стройность. И главное – его особую притягательность для высшего пола, которая не связана ни с внешней красотой, ни даже с добрым нравом. Она до сих пор является загадкой для меня. Я видел герров, которые притягивают всеобщие взгляды, едва войдя в комнату, хотя я не выделил бы их среди прочих мужчин. Научиться тому невозможно. Я думаю, это дар, которым Небо наделяет лишь редких мужчин, точно так же, как лишь немногим женщинам даруется музыкальный или научный гений. Это правильно, ибо что это был бы за мир, где все мужчины бесовски неотразимы? Должны быть и те, кто хранят устои, чтобы мы могли знать разницу между праведностью и грехом.
Но что смущает меня сейчас, когда я стал старше и опытнее, чем в мои одиннадцать лет: ни разу не видал я мужчин, наделённых гением красоты, которые были бы совершенно добродетельны. Их дар создаёт вокруг них дух соблазна, и они слишком слабы, чтобы не поддаться ему. Но разве можем мы, серые мышки, попрекать их за то, гордясь собственной стойкостью? Нас никогда не испытывали соблазном, и нам не дано знать, не сломила бы и нас женская настойчивость.
Простите, госпожа моя, что я говорю вам об этом. Поскольку никто, кроме вас, не прочтёт этих строк, я осмеливаюсь быть откровенен. Я знаю, как цените вы во мне то, что почитаете душевной чистотою. Я не вполне таков, госпожа моя, и не могу обманывать вас. Вы уже увидели в моей повести, сколь много во мне зависти, ревности, суетности, тщеславия. Совесть гложет меня, когда вы проводите различие между мною и моим братом. Он не порочнее меня, он лишь заметнее. На яркую птицу расставляют множество силков, и разве можно винить её, что рано или поздно она попадается в ловушку? И разве заслуга неприметного воробья, что он умирает на свободе, когда ни одной охотницы на него не нашлось? Мне нетрудно было хранить себя для вас: на мою невинность немного было претенденток. Но даже с моею некрасивостью я чуть было не пал навсегда в ваших глазах. Я не буду долее испытывать ваше терпение, моя госпожа: вы и сами слишком хорошо помните, что за несчастливый случай я имею в виду, и до него дойдёт черед в моей истории.
Итак, я радовался за брата, но не мог ничего поделать с тёмной частью своей натуры, где потихоньку вскипала зависть. Себастьян ни на минуту не оставлял дорогое кольцо, пусть ему и приходилось пачкать руки работой. Поправляя волосы, он задерживал руку у лица, и розовый камень вспыхивал на свету. Как бы хотел и я гордо пройтись по улице, чтобы за мной вился шёпоток соседок: «Петер-то скоро свадьбу играет. Повезло!»
Я ещё не понимал тогда, что шёпот не всегда был доброжелателен: всего полгода прошло со смерти госпожи Ангелики, и в людских глазах Себастьян выступал то ли чёрным вдовцом, то ли юным развратником, а отец с сестрой – пройдохами, сумевшими продать товар с гнильцой.
Через несколько дней после закрытия мастерской Матильда и госпожа Кессель уехали по делам в столицу. Себастьян был как на иголках: после помолвки он словно дал волю чувствам и не стеснялся говорить о «Юлиане». Отец ворчал на него:
– Никакого стыда у молодых! Не жена она тебе ещё! – но ему не хватало строгости, чтобы запретить брату витать в облаках.
Началась виноградная пора, и раз наших хозяек не было дома, мы пользовались временем, чтобы на целые дни отправляться за город. Урожай в этом году был богатый, и за сбор платили неплохо.
Идти до виноградников было часа полтора. Мы выходили ещё до света, чтобы начать работу не по жаре. Мы по очереди несли корзинку с обедом, и Себастьян всегда держал её так, чтобы редким прохожим было видно его кольцо.
– Зря дома не оставил, потеряешь. Или украдут, чего доброго, – ругался отец. – Госпожа Кессель с тебя за такую дорогую вещь голову снимет.
– Для того и дарят кольцо на помолвку, чтобы все знали, – резонно возражал Себастьян. – Что его прятать?
– Да и так уж все знают, – качал головой отец, но более не спорил: ему и самому льстило, что госпожа Кессель, к которой он питал большое уважение, заметила его сына. – Со свадьбой-то нужно в грязь лицом не ударить. Что невеста твоя, сколько гостий хочет?
Себастьян пожал плечами:
– Не сказала ещё.
– Ох, не успеем же, тут же с умом надо: приготовить всё, это ж не в один день делается! Раз в жизни свадьба бывает, нельзя же перед людьми опозориться! Да платье, что с платьем делать будем? Я нарядного не сошью, это к портнихе надо, а они тож второпях работать не любят.
– Юлиана обещала платье из столицы привезти, – Себастьян поднёс руку к глазам и подышал на кольцо. Взгляд у него затуманился, как поверхность камня. – Самое лучшее.
– А что ж молчишь? Я-то беспокоюсь, хоть одной заботой меньше. Да ты уверен, что она правильно выберет? Видал, как она одевается – уж очень просто, о нарядах думать непривычная.
– Юлиана привезёт, – уверенно сказал Себастьян. – Петер! – он вдруг со смехом осалил меня за плечо, подхватил подол и побежал вперёд.
– Эй! – я бросился за ним. Ноги у него были длиннее, зато у меня легче, поэтому через полсотни шагов я догнал его. Он и не старался убежать. Вместо этого он обернулся мне навстречу, поймал в объятия и оторвал от земли.
– Тяжёлый стал! Ох, Петерше, я скоро буду герр Кессель, – прошептал он в исступлённом восторге. Радость в нём не находила выхода, и я подумал, что это, наверное, как с моими словами, которые заставляют меня ворочаться по ночам. – Тебе водить! – он шлёпнул меня по плечу и побежал обратно, навстречу отцу. Тот с корзинкой шёл медленно. Глядя на нашу игру, он остановился и потёр грудь над сердцем:
– Ой, жених! – улыбнулся он. – С женою тоже в салки играть будешь?
– Жену любить буду! – воскликнул брат.
Мне нравится вспоминать его в то мгновение: собранный в одной руке подол, так что открываются аккуратные щиколотки босых запылённых ног, запрокинутое к небу лицо и звонкий голос. Если бы я был художницей и мне надо было изваять памятник надежде, я бы изобразил этот миг.
Чего бы не отдал я, чтобы бежать в розовых рассветных лучах и думать: «Герр Виттенау. Я скоро буду герр Виттенау!» Меня самого пугало, сколь многим готов я поступиться за этот счастливый миг.
Когда мы добрались до виноградника, солнце уже встало. Нам дали по большой корзине и указали наши ряды, откуда мы должны начать сбор. Мы принялись за работу. Я был ближе всех к дороге, откуда подходили другие сборщицы, так что я первым замечал их. Чуть погодя появился герр Нойфрау, наш сосед, с белокурой дочерью на руках. Видимо, долгого пути она своими маленькими ножками проделать не могла и прикорнула у него на плече. Девочка подросла и была тяжела для отца, так что он совсем запыхался. Ей было теперь, верно, года три или старше. Он осторожно поставил на землю свои корзины, потом выбрал место, где трава была погуще, и уложил дочку у края тропинки.
– Уф, – он выпрямился и, морщась, стал тереть поясницу. Платье болталось на его прежде плотной фигуре, на лице прибавилось морщин, а тени под глазами стали глубже. Я позвал его:
– Доброе утро, герр Нойфрау!
– Ш-ш, тише, тише! – шёпотом заругался он. – Разбудишь мне их, не приведи Госпоже, и так каждую ночь тарарам. Ты, что ли, Петерше? – он приставил руку ко лбу и прищурился. – Как дети-то быстро растут. И отец здесь?
Отец тоже увидел его и помахал рукой:
– Давно не виделись, герр Нойфрау!
Тот зашикал, но поздно: корзинка, где, я думал, был у него обед, завозилась и захныкала. Герр Нойфрау всплеснул руками:
– Что ж ты делать будешь! Не спит, никогда не спит.
– У вас там маленькая? – умилился я. Чем старше я становился, тем большее любопытство вызывали у меня малыши. Я даже жалел временами, что я последний в семье, но, конечно, отцу о том не говорил: я не хотел ранить его напоминаниями о кончине матери. Отец тоже подошёл к нам и всплеснул руками:
– Я и не знал, что прибавление у вас! Поздравления вам с хозяйкой.
Герр Нойфрау сел на траву и достал из корзинки туго спелёнатую малышку. Та хныкала всё требовательнее.
– Да какое прибавление, сынок вот, – он положил его на колени и сунул ему рожок с молоком. Малыш поводил головой, будто не зная, что ему следует делать, но после приложился к рожку и затих. Я опустился на корточки и подобрался ближе:
– Можно его потрогать?
– Да потрогай, что ему сделается.
– Хозяйка-то как? – спросил отец.
– Недовольна, что столько трудов зря. Если б дочку ещё одну, а то что же, только лишний рот.
Между тем я осторожно погладил младенца по круглой щёчке, которая ходила ходуном, пока он пил молоко. Ещё чёрные блестящие глаза встретились с моими, и я удивился, сколь серьёзный у него взгляд.
– Вы же сами помощника хотели, герр Нойфрау, – сказал отец. Тот вздохнул:
– Хотел. Вот и хозяйка мне то же говорит: выпросил, мол, у святого Йозефа мальчишку. Дитё-то Йозефом крестили. Которую ночь прилечь мне не дает: то одно, то другое, то ревёт, качай его. А хозяйка моя страсть как не любит, когда её по ночам зря будят: покормить или что. Не уследишь, разорётся в голос, так Анхен просыпается, и хор устраивают. С утра от жены попадает, а я что с ними поделаю?
– Ничего, герр Нойфрау, все растили и не жаловались. Без детей-то как же? В старости будет кому воды подать. Да вы оглянуться не успеете, как красавец ваш вырастет, за жену отдавать придётся.
Отцу не было свойственно тщеславие, если только дело не касалось нас, детей. Хвастать напрямую ему было совестно, зато ему так и не терпелось, чтоб герр Нойфрау сам начал расспрашивать о новостях. Но тому было не до чужих детей.
– Ох, герр Винкельбаум, ваши-то одна лучше другой, а с моими беда одна… Только отвернусь, как Анхен уже что-то расколотила. Вчера у матери обувные гвозди с молотком утащила и коту хвост прибить хотела – еле спас!
Герр Нойфрау с тревогой поглядел на спящую дочь: не проснулась ли.
– Разбойница растёт, – улыбнулся отец. – Матильда моя такой же была, вся в мать. Зато нынче – восемнадцатый год только, а уж дело открывает, башковитая.
– Хозяйка моя не любит, когда она под ногами крутится, велит везде с собой брать, – продолжал герр Нойфрау о своём. – Мне с ней даже на базар спокойно не сходить, следи только, чтоб не перевернула ничего. Хорошо, дитё пока с матерью оставить можно, если недолго. А как подрастёт, не знаю, как с двумя управлюсь.
Малыш у него на коленях беспокойно завертел головой. Герр Нойфрау вытер ему губы передником и уложил себе на плечо, но тот завертелся ужом.
– Дайте-ка мне, – отец как-то ловко взял младенца, и у него на руках тот удивлённо притих.
– Как это у вас получилось, герр Винкельбаум? – удивился наш сосед.
– Так не первый он у меня, – отец ласково погладил маленького Йозефа по голове. – С мальчиками иначе надо, чем с девчонками. Пугливые они, к ним мягко надо, а вы его как дочку держите. И с рук, как подрастут, дольше не слезают. Отучать станете – слёз много будет.
– Спасибо, герр Винкельбаум, – герр Нойфрау бережно принял сына, и тот и впрямь не стал упрямиться. – Давно к вам за советом придти следовало.
– Я вам вот ещё что скажу, герр Нойфрау: вы себя зря не жалейте, от этого вред один. По себе знаю: как начнёшь думать, мол, не могу больше, так всё из рук валится, лечь бы и помереть. Да с детями разве ляжешь? Они громче тебя плачут, им не объяснишь. И хорошо это, потому что ежели сядешь и плакать станешь, потом встать стократ тяжелее.
– Умеете вы правильные слова сказать, герр Винкельбаум.
– Да что там, – отец довольно отмахнулся. – Вы до моих лет доживёте, так увидите, что нет тут никакого секрета. – Я видел, как на языке у него крутится ещё что-то. – Радость ведь у нас, – отец широко улыбнулся, не совладав с собой, – Себастьяну скоро свадьбу играем.
Герр Нойфрау поджал губы. Он уложил младенца в корзину и поправил пелёнку:
– Заболтались мы, а работа стоит. Мне до ужина вернуться надо, хозяйку кормить. За двоих ест, и не дай Госпоже опоздать.
Отец помрачнел и взял меня за плечо:
– Иди, Петерше, и впрямь пора.
Я почувствовал, что что-то вдруг разладилось в прежде дружеском разговоре.
– Иди, иди, – подтолкнул он меня.
Я неуверенно сделал несколько шагов прочь, продолжая оглядываться. Герр Нойфрау поднялся и взялся за корзину для винограда.
– Не всегда люди правду болтают, герр Нойфрау, – вполголоса проговорил отец. Сосед переставил корзину и опустил в неё первую гроздь винограда. Всё это он делал столь сосредоточенно, будто нарочно. Отец не отступал от него, и тот вынужден был ответить, ибо молчать долее было бы неприлично.
– Поздравляю вас, на всякий товар купчиха находится. Я вас винить не хочу, герр Винкельбаум, что вы за сыном не уследили. Только я вам тоже добрый совет дам: вы этой свадьбой соседкам в лицо не тычьте, смеются над вами все.
Я ждал, что отец возмутится, объявит, как на самом деле всё обстояло!.. Но отец поник и молча направился ко мне. Я схватил его за руку и горячо прошептал:
– Почему ты правды не сказал, что Басти не виноват? Несправедливо это!
– Тише, Петер, – он прижал палец к моим губам. – Не понимаешь ты. Ну да и к лучшему: на свадьбу расходов меньше. Скромно справим, в своём кругу, – он улыбнулся, но голос у него дрогнул.
– Госпоже Кессель расскажи. Должна же она своего жениха защищать!
– На каждый роток не накинешь платок. И ты на рожон лезть не смей.
Отец крепко взял меня за руку и довёл до места, где я бросил свою корзину. По пути он несколько раз промокнул глаза ладонью, но я не решался более спрашивать или жалеть его. В тот день работа у меня не спорилась, слишком занят я был мыслями о Себастьяне. Зато отец трудился с таким неистовством, что уже к обеду с трудом мог разогнуться.
Несмотря на жару, он был бледен, и даже вода и кусок хлеба с сыром не восстановили его сил. После долгих пререканий нам с Себстьяном удалось уговорить его отправиться домой и отдохнуть. Мы хотели проводить его, но он велел нам работать до вечера, как было задумано. Перед уходом он потребовал у Себастьяна отдать ему кольцо: мол, нечего судьбу дразнить, потеряешь. Никаких возражений он слушать не стал, и брат с расстроенным видом стянул драгоценный подарок с пальца, погладил камешек и отдал отцу.
Явное огорчение отца ещё больше взволновало меня. Почему отказался я от своей идеи написать госпоже Катарине и объяснить ей роль Себастьяна в истории с госпожой Ангеликой? Если бы госпожа Катарина восстановила отношения с нами, какое облегчение было бы это для отца! И для меня самого, добавлял лукавый голос внутри меня. Пусть я рискую выставить себя на позор, но разве не стоит того счастье моей семьи? Да и Матильда была бы благодарна мне, если бы дело завершилось благополучно. Они с госпожой Катариной были дружны много лет и наверняка тосковали по подруге в глубине души.
Я твердо решился сделать, что должно, и на этот раз знал, что уж никакой страх не отвратит меня от выбранного пути.
Глава двадцатая вторая
читать дальшеВернувшись в сумерках домой, мы застали отца спящим. Нам с братом непривычно было видеть, что среди дня он не занят делом. Я перепугался: мне показалось это страшным знаком. Я хотел подбежать и растолкать его, но Себастьян не подпустил меня.
Он убедил меня, что отцу просто нужен отдых, и мы спустились на кухню и сами соорудили простой ужин. Затем поднялись обратно. Сердце у меня было не на месте. Я присел на пол рядом с постелью отца и потрогал его лоб: он был покрыт холодной испариной. Осторожно, чтобы не разбудить, я прижался щекой к отцовской руке.
Себастьян хотел увести меня, предлагал почитать ему вслух любую книгу из матильдиных, но я лишь слегка качал головой. Тогда он, чтобы занять себя, стал искать в комнате своё кольцо, которое отец забрал с собою, возвращаясь с виноградника. Я шикнул на брата, но он и так ступал осторожно. Он поискал своё сокровище на столе у зеркала, на комоде и в ящиках, даже в кармане отцовского передника, но не нашёл. Ему пришло в голову, что отец спрятал его под подушку, но там я рыться не позволил, и Себастьян, разочарованный, сел рядом со мной, обняв колени.
– Скучно, – прошептал он спустя некоторое время.
– Отец просил кладовую прибрать, – посоветовал я. Себастьян тяжело вздохнул несколько раз подряд, словно одного вздоха его тоске было мало.
– Неохота. Скорей бы Юлиана приехала. Как думаешь, они скоро вернутся?
– Тильда сказала, три дня точно не будет.
Себастьян пошевелил губами:
– Значит, два дня ещё. Или меньше, если на обратный путь хороших лошадей возьмут и на ужин останавливаться не будут. Интересно, какое платье мне Юлиана привезёт?
– Ш-ш, – я прижал палец к губам. – Отца разбудишь.
Он понизил голос:
– Я бы хотел, чтоб с пышными рукавами, помнишь, как давеча в церкви у герра видели? С корсетом не купит, наверное, дорого. Да и ладно, я хоть в мешке венчаться согласен. Ох! Неужели со мной такое? Тильда ведь за госпожу Ангелику меня выдать могла… – он передёрнул плечами и замолк, размышляя о чём-то своём. – Я Юлиане вечно благодарен буду. Сама судьба её привела. Я её как увидел – сразу узнал. И она меня узнала, помнишь, Петер? Когда она с Матильдой вместе пришла. У меня внутри всё встрепенулось! Я сразу понял, что она меня спасёт.
Сердце у меня стиснуло обидой: какое счастье с первого взгляда знать свою судьбу! Никогда со мною такого не будет: я не красавец из сказки и даже не Себастьян. Я закатил глаза, чтобы удержать слёзы, но невольно шмыгнул носом, и брат спросил:
– Ты чего, Петер? Не плачь.
Хуже нет совета, когда изо всех сил пытаешься не плакать! От него будто разверзаются хляби небесные. Я ткнулся мокрым лицом отцу в ладонь и разбудил его.
– Что такое? – он ещё не пришёл в себя, но рука его уже гладила меня по голове, как кошка спросонья вылизывает котёнка. – Душно, окно бы отворили, – другой рукою он потянул рубашку на груди. Себастьян немедля встал, чтобы исполнить его просьбу.
– Папа, ты заболел? – спросил я сквозь слёзы.
– Из-за этого ревёшь? – его голос зазвучал бодрее, и он сел, опершись о моё плечо. – Солнцем напекло, скоро пройдёт. – Его редеющие виски были насквозь мокрыми. Он потёр грудь и вдохнул свежий вечерний воздух, струёй хлынувший в окно. – Воды мне принесите. Иди, Петер, помоги брату.
Я вцепился в его руку, не желая уходить, но отец отнял мою руку и ласково кивнул. Когда мы вернулись с водой и полотенцем, он уже вновь лёг, расстегнув наполовину рубашку. Себастьян пододвинул табурет, поставил на него таз с водой и намочил полотенце. Я протянул отцу кружку. Он отпил немного; после брат вытер его лоб полотенцем и оставил лежать, чтобы охладить после опасной дневной жары.
– Может, в аптеку сбегать? – спросил он. Отец, конечно, отмахнулся:
– Не надо, я и сам знаю: отдыхать да воды пить. Да вы не стойте вокруг меня.
Я сел к отцу на кровать, держа стакан наготове, а Себастьян поправил полотенце, не зная, чем ещё помочь. Отец улыбнулся бледными губами:
– Хорошие вы мальчики, не пропадёте. Ежели спать не хотите, так принесите лампу, пусть Петер почитает. Да доброе что выбери, радостное, без кровожадности.
Я принёс книгу стихов, написанных разными госпожами о наших краях. Как-то я пытался читать её про себя, но вскоре обнаружил, что читать их получается только вслух, и чем громче, тем более складно выходит. Поэтому я перестал брать с полки ту книгу: слишком беспокойно выходило.
Стихи отцу понравились; он называл их песнями и жалел, что я не знаю мелодии. Некоторые, про Рейн и про деревню, он даже просил повторить дважды. Я прочёл около дюжины, когда мы с братом заметили, что он уснул. Мы тихонько собрали лампу, книгу, таз и унесли. После мы решили, что я на эту ночь лягу с ним, а если вдруг что случится, разбужу брата.
Я долго не спал, прислушиваясь к дыханию отца. Иногда, ворочаясь, он негромко стонал и вздыхал, и тогда я вздрагивал и сбрасывал накатившую дремоту. Но вскоре всё проходило, дыхание отца выравнивалось, и я клал голову на подушку и закрывал глаза.
К счастью, на следующий день он чувствовал себя лучше. Он всё ещё был слаб, но бездельничать в постели не пожелал. На виноградники мы с братом не пошли, чтобы не оставлять отца одного. Вместо этого он затеял большую уборку в доме – к свадьбе, как он сказал, но сил своих не рассчитал и то и дело присаживался передохнуть. Мне тяжело было видеть его бледное лицо с мелкими бисеринами пота, покрывавшими лоб. Я откладывал тряпку или щётку и подбегал, чтобы обнять его. Себастьян ещё два раза спросил, не позвать ли аптекаршу, но отец решительно отказался: «Само пройдёт».
К концу дня мы все умаялись, и отец снова попросил меня почитать вслух перед сном. Себастьян не слушал толком, беспокойно ёрзал на стуле и подходил к окну. Отец прервал меня.
– Что тебе не сидится, Себастьян?
Тот тяжело вздохнул, но ответил: «Ничего», сел на место и с полчаса вёл себя смирно. После, когда я остановился передохнуть, он кашлянул и попросил:
– Можно мне кольцо в руках подержать?
Отец приподнялся в постели:
– Куда ж его?.. В кармане погляди.
Себастьян перетряхнул отцовское платье, но кольца не нашёл.
– Должно быть, тут где-то выпало, – сказал отец. Руки у брата задрожали. Я отложил книгу, и мы вместе осмотрели кровать, и под кроватью, и в дальних углах комнаты, куда могло закатиться кольцо.
– Я его в карман положил, как сейчас помню, – рассуждал отец. – Верно, сегодня выкатилось, пока полы чистили.
– Я вчера уже искал, нет его, – Себастьян побледнел и бросился прочь из спальни: – На дороге должно быть!
– Петер, задержи ты его, куда на ночь глядя! – отец махнул мне рукой: сам он не смог бы догнать брата. Я сбежал вниз и на самом пороге схватил брата за руку:
– Погоди!
– Что тебе? – тот стал вырываться с отчаянной силой, так что мне было не удержать его. – Мне идти надо, пока не поздно! Пока другая кто кольцо не подобрала!
– Глупости творишь, Себастьян! – отец появился на лестнице и стал медленно спускаться, держась за перила. – По темени всё одно ничего не найдёшь, только дурных людей дразнить. До утра потерпит.
– Я лампу возьму! – упрямо воскликнул брат.
– Лампу ему! – отец отобрал у него ключ, опустил засов и запер дверь. – Дома сиди, кому сказано! Приличные геррляйны по ночам не бегают.
– Юлиана с меня голову снимет! Что я ей скажу? Что я без неё делать буду? – Себастьян ладонями ударил в дверь.
– Она тебя любит, Басти, она простит, – я хотел обнять его и утешить, но он оттолкнул меня:
– Она на меня глядеть не захочет! Без кольца какая помолвка? Что за проклятие на мне, так и помру один…
– Тише, тише, успеешь жениться! – прикрикнул отец. Себастьян будто вновь заметил ключ у него в руках. Он бросился к отцу:
– Отдай! Ты не понимаешь, надо мне.
Его мольба разжалобила бы кого угодно, но отец остался твёрд и ключа не отдал. Он обнял брата и держал, пока тот не перестал вырываться:
– Тише, ничего, обойдётся. Я твоё кольцо потерял, так ей и скажем. Ничего, Басти.
– Ты её не знаешь, она так не спустит, – прошептал Себастьян.
Кое-как нам удалось его успокоить и уложить спать. Отец посидел с ним немного, но его собственная слабость давала о себе знать, так что вскоре он тоже ушёл в свою комнату.
Проснулся я на рассвете. Брата в спальне уже не было, чему я поначалу не удивился. Я быстро умылся и оделся. Было тихо, отец посапывал за полураскрытой дверью. Если бы брат был в доме, я бы всё равно слышал его шаги и стук посуды, подумалось мне. Я забеспокоился и сбежал вниз. Себастьяна не было ни на дворе, ни в кухне, ни в столовой. Я поднялся наверх, проверил спальню сестры, отцовскую, даже заглянул под кровати. Вновь спустившись, я подёргал двери в мастерскую и на улицу: обе были заперты на ключ. В недоумении я прошёлся по всем комнатам: у нас не было шкафов или тайников, куда бы мог уместиться брат.
Вдруг я заметил, что окно столовой лишь притворено снаружи, а не заперто на защёлку. Я раскрыл его и выглянул на улицу: я бы не посмел прыгнуть с высоты больше своего роста, но мой брат мог быть безрассуден – разве не он однажды пропадал целую неделю?
Я побежал будить отца. Едва услышав об исчезновении Себастьяна, он покачал головой:
– Кольцо своё искать убёг, леший. Подождём его: или найдёт, или сам устанет да вернётся. Ты в доме пока хорошенько посмотри, Петер, по всем углам, может, не заметили мы.
Солнце поднялось к зениту. Воздух потяжелел, и вскоре ветер застучал ставнями и взметнул пыль. Люди побежали закрывать окна и снимать сохнущее во дворах бельё.
– Где ж его носит? – отец с тревогой выглянул за порог, защищая глаза от песка
Через несколько минут небо потемнело, и хлынул ливень, особенно яростный после сентябрьской жары. Громыхало так, что я вздрагивал и всей душою желал, чтобы брат был дома. Лило – то почти переставая, то вновь в полную силу – целый час. Отец прислушивался сквозь шум грозы и несколько раз посылал меня проверить, не стучится ли кто. Я приотворял дверь, но за порогом никого не было, только ноги мне обдавало холодными брызгами.
– Дай Госпоже, Матильду с госпожой Кессель в пути гроза не застала. Да, верно, догадались бы, не поехали, – говорил отец. – Нехорошо, ежели они вернутся, а Себастьяна нет. Вот уж покажет себя перед невестой: кольцо не уберёг, бегает незнамо где, как босяк какой. Не сидится ему дома, и в кого он такой уродился?
– Хочешь, я Себастьяна поищу? – предложил я.
– Ещё недоставало, чтобы ты пропал! Нечего тебе по лужам шлёпать, знаю я тебя: тут же сляжешь! Все углы проверил? Поди между досок посмотри, где щели в полу.
Дождь перестал. Мы ждали Себастьяна со всё большим нетерпением. Солнце давно перевалило за полдень и стало клониться к вечеру. Оно скоро высушило мелкие лужицы, и отец, вновь выглянув на улицу, согласился:
– Подсохло вроде. Башмаки надень, Петер, и в самую грязь не лезь. Себастьян, верно, по дороге к виноградникам пошёл. Спорить будет – не слушай, домой его веди.
Мне давно не терпелось, и я охотно отправился в путь. В городе, на мощёных улицах, было чище, но едва я вышел на просёлочную дорогу, как мне пришлось подобрать платье и внимательно выбирать, куда ступать. Я преодолел половину расстояния до виноградника, когда вдалеке увидел фигуру Себастьяна.
– Басти! – я замахал рукой и заторопился вперёд. Он медленно брёл в сторону города, глядя лишь себе под ноги. Меня он не услышал. Он промок насквозь, его короткие волосы растрепались и прилипли к щекам и шее. Видимо, когда-то он упал, потому что его подол и рукав были в подсохшей грязи. На лице его тоже были чёрные полосы, будто он грязной рукой размазывал слёзы.
– Басти! – в ужасе воскликнул я. – Ты страшнее чертовки! Ну, отец тебе задаст.
– Не нашли? – он продолжал рыскать взглядом по грязи под ногами. Я не имею обыкновения лгать, но тогда сердце подсказало мне, что если я скажу правду, брата с дороги никакой силой не уведу. Я взял его за руку повыше локтя, где рукав был почище, и сказал ласково:
– Всё хорошо, Басти. Пойдём домой.
– Значит, нашли? – глаза у него вспыхнули, и он поднял голову.
– Хорошо всё, я тебе после скажу. Идём, отец волнуется.
Он улыбнулся, и мне стало стыдно, что дома его ждёт разочарование.
Пока мы добрались до города, спустились сумерки. И к счастью: потому что как назло навстречу нам то и дело попадались знакомые. Был час, когда лавки и мастерские закрывались, и народ торопился по домам или, наоборот, пропустить кружку пива в кругу подруг. Я ускорял шаг и подгонял Себастьяна, пряча лицо от любопытных взглядов.
Мы почти достигли безопасности родного дома, когда нас окликнул старушечий скрипучий голос:
– Добрый вечер, юноши.
Я обернулся и узнал госпожу Гофрау, что работала когда-то в нашей мастерской. Она ушла от нас в ту голодную зиму, когда заказов совсем не было и Матильде нечем было платить ей, и жила с тех пор на попечении своей старшей дочери. Она ещё более высохла за два года, а её паучьи пальцы будто вытянулись и опутывали набалдашник старой потёртой трости.
– Добрый вечер, госпожа Гофрау, – я присел перед нею и подтолкнул брата в спину, чтобы он тоже поклонился.
– Петер, Себастьян, выросли, – она приблизилась, заложив одну руку за спину и внимательно разглядывая нас. Её остроносое лицо с детства внушало мне страх, и я старался не смотреть на неё. – Себастьян-то совсем жених, – она подошла почти вплотную. Я втянул голову в плечи. Брат скромно сложил ладони на переднике и склонил голову. Я не мог не удивляться его самообладанию. Госпожа Гофрау двумя пальцами, как клешнями, сняла с его рукава комочек грязи, растерла всухую и стряхнула на землю. – Красавец на выданье. Отец-то знает, в каком виде сыновья по улицам шляются? Матери на вас нет, выпороть некому. А ну, шагайте! – она потыкала брата в бок тростью. – До дому вас провожу, скажу вашей сестрице пару слов.
Я покосился на Себастьяна, но он ничего не говорил. Я пробормотал:
– Мы ничего такого, мы под дождь попали…
Госпожа Гофрау ткнула мне в спину тростью, и я пошёл.
– Матильды дома нет, госпожа Гофрау.
– Ты мне зубы не заговаривай, геррляйн. Видела бы мать, что из вас вышло, со стыда бы померла! Она приличным человеком была, работящей, честной. А по вам за версту видно – гулящие, бессовестные. Волосы-то, волосы! Знаем мы, в каких заведениях волосы на парики обстригают!
Меня бросило в краску. Я не понял, о каких заведениях она говорила, но в них наверняка не было ничего хорошего. Себастьян остановился как вкопанный.
– Басти, – я с мольбой потянул его за руку. Мне хотелось поскорее избавиться от страшной госпожи Гофрау: дом и отец были совсем близко.
Брат посмотрел ей в лицо. Глаза у него потемнели, и я вдруг испугался его куда больше госпожи Гофрау.
– Лгуньи, – прошептал он сбивающимся голосом.
– Не надо, Басти!
Пусть она болтает, что хочет, только бы брат себе хуже не сделал.
– Бессовестные лгуньи!
– Пожалуйста, Басти, – я чуть не плакал.
– Что ещё вы про меня насочиняли?
– Басти, подумай о свадьбе, – взмолился я в последней надежде. Он сглотнул злые слова, которые готовы были вырваться из его горла.
– Бежим, Петер! – он дёрнул меня за руку, и мы припустили прочь от госпожи Гофрау. Она потрясла нам вслед тростью:
– Я этого так не оставлю, негодники!
Отец встретил Себастьяна подзатыльниками и объятиями:
– Хоть бы скорей тебя за госпожу Кессель выдать, авось остепенишься! Сущее же наказание мне. Не застудился, по дождю-то? И брата бегать заставил, чтоб ему тоже застудиться, а?
– Нашли кольцо? – спросил брат.
– Иди наверх, отмывайся, – вздохнул отец.
– Нашли? – брат нетерпеливо повысил голос.
– Госпоже Кессель расскажем, как дело было, она простит. Я, видно, когда домой возвращался, лоб передником вытирал, кольцо-то и выскользнуло. Не до того мне было, не заметил.
Себастьян без сил опустился на лестницу:
– У Юлианы тоже предел терпению есть, не станет она себя на посмешище выставлять. Ещё и кольцо это проклятое… – на вопросительный взгляд отца от объяснил: – Про меня уже болтают, что я за деньги продаюсь. Ежели до неё дойдёт…
Отец схватил его за плечо:
– Кто про тебя такое говорит?
Я встревоженно глянул на брата: рассказать или нет? Он дёрнул плечом:
– Люди говорят. Слышал я.
Отец погладил его грязной щеке:
– Ничего, сынок, обойдётся волей Божьей. Госпожа Кессель твоя чужим умом не живёт. Подожди, что она решит; может, зря боишься.
Себастьян отвернул лицо из-под отцовской руки и шмыгнул носом. Потом подхватил подол и зашагал наверх, оставляя после себя дорожку песка.
– Петер, подмети тут, – велел мне отец, а сам пошёл следом за ним.
Я закончил работу, захватил из кладовой кусок яблочного пирога для брата и поднялся в детскую. Отец бережно вычёсывал грязь из волос Себастьяна. Тот сидел, обняв себя за локти, с опухшими глазами, но гораздо спокойнее, чем прежде.
Спать мы долго не ложились, ожидая Матильду с госпожой Кессель из столицы, но в тот вечер они так и не вернулись. Отец присел на мою кровать, и я забрался к нему под бок, слушая биение его сердца и родной голос. Как в детстве, он рассказывал одну за другой мои любимые сказки, и пусть я стал старше, они ничуть не потеряли своей прелести. Не знаю, слушал ли Себастьян: его затуманенный взгляд, казалось, был обращен вглубь его души. Мы не зажигали лампы, и ночь опустилась на нас, посеребрённая лишь светом звёзд. Я не заметил, как прикорнул на коленях у отца, и это он уложил меня в постель и укрыл одеялом.
Каждый раз, заслышав цоканье копыт по мостовой, Себастьян выскакивал за порог, а после разочарованно возвращался в дом. Он встал раньше всех и надел лучшее платье. Волосы он прибрал по-нарядному, оставив прядки по бокам. Для работы это было неудобно, зато придавало брату особое очарование. Едва заметные, на его лице краснели точки от выщипанных волосков.
– От твоего беганья они скорее не приедут, – увещевал его отец. Но не зря Себастьян высматривал свою невесту: он первый увидел их коляску и закричал сквозь отворённую дверь:
– Едут!
Стоя на крыльце, он молитвенно сцепил руки и всё приподнимался на цыпочки. Он бы бросился навстречу, если бы не страх окончательно упасть в глазах госпожи Кессель. Когда лошадям оставалась последняя дюжина шагов до нашего порога, Себастьян не утерпел и спрыгнул с крыльца. Матильда помахала ему, но не ей предназначалось его воодушевление: Себастьян глядел только на госпожу Кессель.
Сестра первой слезла с сиденья, обняла брата и поцеловала его в щёку. Пока госпожа Кессель расплачивалась с возницей, позади коляски остановилась повозка на мягких рессорах, гружёная большими ящиками. Сестра подошла к нам с отцом и расцеловалась с нами:
– Хорошо всё в доме было? Вот и ладно. Поможете машины в мастерскую занести.
Между тем госпожа Кессель закончила расчёт с возницей второй повозки и лишь после того повернулась к брату. Он ждал, весь дрожа от волнения. Госпожа Кессель за руку привлекла его к себе. Он вспыхнул, склонил голову, и она целомудренно коснулась губами его лба. Её обычно малоподвижное лицо осветила едва заметная улыбка:
– Ждал?
Себастьян кивнул. Она подняла его руку к своим губам, но вдруг остановилась. Большим пальцем она провела по безымянному пальцу Себастьяна:
– Где?
Несколько мгновений он не мог произнести ни слова. Потом выдохнул:
– Ох, Юлиана! Прости меня, я перед тобою виноват. Я твоё кольцо ни на минуту не снимал. Но так вышло… так вышло…
Госпожа Кессель нахмурилась, и Себастьян запутался в словах. Отец бросился к ним:
– Моя это вина: побоялся, что он подарок потеряет, и снять заставил. А оно обратно вышло: я кольцо в кармане держал, да сам где-то по дороге обронил. Вы его не ругайте, госпожа Кессель, он и так два дня сам не свой, довольно уже наказан!
Себастьян жадно ловил малейшую перемену в лице госпожи Кессель. Она поджала губы и выпустила его руку. Он потянулся следом, но она единым взглядом пресекла его порыв. Я спрятался за сестру, ожидая бури.
– Мне не нужен муж, который моим подаркам цены не знает, – проговорила госпожа Кессель.
– Я знаю, Юлиана! – Себастьян в отчаянии закрыл лицо руками.
– Да ведь не его вина, госпожа Кессель! – воскликнул отец. Я потихоньку выбрался из-за сестры:
– Верно, госпожа Кессель! Себастьян всю дорогу исходил, пока кольцо искал, спать не ложился.
Она задержала на мне взгляд, будто обдумывала мои слова. Себастьян вытянулся струной в надежде.
– Много слов, – госпожа Кессель отвернулась к коляске и вытянула с сиденья новенькую полированную трость с блестящим литым набалдашником. По тому, как веско та качнулась в её руке, она была тяжёлой.
Наше маленькое собрание уже начало привлекать внимание: кто-то высовывалась из окон, кто-то замедляла шаг. Пара уличных девчонок удивлённо разглядывали разномерные ящики, пока возницы отвязывали их. Госпожа Кессель сделала брату знак следовать за ней в дом, как вдруг сквозь стайку мужчин с корзинами протолкалась госпожа Гофрау:
– А ну-ка погодите!
Я юркнул за отцовскую юбку.
– Стоять! – прикрикнула госпожа Гофрау. – Думали, отделаетесь, охальники? – Она разглядела Матильду, схватила её за пуговицу и сунула свой длинный нос ей в лицо: – Разбаловал вас отец. Говорила я, герр Винкельбаум, что пороть надо! Нас мать всех порола без разбора, так людьми выросли, а братья на улицу в бесстыдном виде показаться не смели. А эти вчера: грязные, оборванные, волосы нечесаные, босиком, как парни гулящие!
– Объяснитесь, госпожа Гофрау, – сестра пыталась вежливо высвободить пуговицу из её цепких пальцев. Уважение к давней подруге матери не позволяло ей повысить голос, и она лишь морщила нос, когда её обдавало старушечьим луковым дыханием.
– Я ж их знала, когда они пешком под стол ходили. Чтоб мальчишки – и так со мной разговаривали! Нахамили, лгуньей меня обозвали.
– Себастьян! – сквозь сжатые зубы позвала сестра, сразу поняв, чей острый язык повинен в гневе госпожи Гофрау. Себастьян умоляюще поглядел на госпожу Кессель, потом на отца. Тот прижал ладонь ко рту, не в силах поверить, что его сын мог оскорбить уважаемого человека. Никого не оставалось, чтобы защитить брата.
– Гроза вчера была, вот и испачкался, – пробормотал я, изо всех сил не глядя на госпожу Гофрау. – Я Себастьяна искать ходил, иначе он бы до ночи пропадал. Про волосы вы сами знаете, госпожа Кессель. И что слухи про него распускают, Себастьян тоже правду сказал…
– Поглядите-ка: теперь другой лгуньей обзывает! – трость госпожи Гофрау взлетела в воздух. Я в испуге заслонился, но тут госпожа Кессель шагнула вперёд и с хрустом прибила её к земле, ударив поперёк своей полированной тростью. Её слова опускались столь же веско:
– Себастьян Винкельбаум – мой жених. Я решаю, где про него ложь, а где правда. Кому захочется языком почесать – приходите ко мне. Квартира у хозяйки Краузе на Кирпичной улице.
Она освободила надтреснутую трость госпожи Гофрау, как ни в чём не бывало; обвела притихшую толпу взглядом и направилась в дом. Её широкая фигура в песочном сюртуке источала столь непоколебимую уверенность, что желающих рискнуть не нашлось. Себастьяну более не надо было знака, чтобы следовать за ней: услышав слова «мой жених», он облегчённо выдохнул и побежал за своей невестой.
Матильда учтиво поклонилась госпоже Гофрау, не обмолвившись с ней более ни словом, и подошла к нам с отцом:
– После мне подробный отчёт дадите, – сказала она вполголоса. Мы охотно кивнули, радуясь, что пока гроза миновала.
Удаляющееся шарканье госпожи Гофрау и её раздражённое бормотание вскоре растворились в уличном шуме. Через несколько минут двери мастерской распахнулись. Из них появились госпожа Кессель и Себастьян с припухшими губами и пунцовыми щеками, из которых левая почему-то пламенела сильнее. Они обменялись взглядом, который стороннему наблюдателю не мог бы рассказать всего, что говорил влюблённым. Госпожа Кессель мимолётно коснулась локтя Себастьяна, и он улыбнулся, будто не было в мире большего счастья.
У меня нет дома инета, так что меня тут очень мало.
Название: Лягушонок в коробчонке (рабочее)
Жанр: любовный роман с элементами фантастики
От автора: оставляю за собой право вносить изменения в уже выложенное и прошу никуда текст не уносить.
Главы 1 и 2
Главы 3 и 4
Главы 5 и 6
Главы 7 и 8
Главы 9 и 10
Главы 11 и 12
Главы 13 и 14
Главы 15 и 16
Главы 17 и 18
Главы 19 и 20
Глава двадцатая первая
читать дальшеМатильда с госпожой Кессель к середине сентября разделались с последними заказами. Мастерская нынче стояла запертой в ожидании перемен. Ключ сестра забрала с собой, и я более не мог попасть внутрь, к письменным принадлежностям. Слишком поздно я сообразил, что можно было запасти хоть один карандаш и пару листов бумаги, чтобы не оставлять главной моей радости: писем к госпоже Катарине.
Странно устроена мужская натура: когда я мог беспрепятственно писать их, я делал это раз, два в неделю. Но стоило возникнуть непреодолимой преграде, как желание моё возросло многократно. Слова теснились у меня в голове, и вечерами я подолгу не мог уснуть, пока не проговорю их все в уме.
Более всего будоражила меня скорая свадьба брата: назначили её через полтора месяца, перед днём всех святых. К своему стыду признаю, что я мало печалился о предстоящей разлуке. Да и что мне было думать о том: квартира госпожи Кессель располагалась через две улицы от нашего дома, и я не сомневался, что ничто не помешает мне видеть Себастьяна. Зато я ревнивым взглядом замечал каждую черту, что выгодно отличала брата от меня: его красоту, его ловкость, его высокий рост и стройность. И главное – его особую притягательность для высшего пола, которая не связана ни с внешней красотой, ни даже с добрым нравом. Она до сих пор является загадкой для меня. Я видел герров, которые притягивают всеобщие взгляды, едва войдя в комнату, хотя я не выделил бы их среди прочих мужчин. Научиться тому невозможно. Я думаю, это дар, которым Небо наделяет лишь редких мужчин, точно так же, как лишь немногим женщинам даруется музыкальный или научный гений. Это правильно, ибо что это был бы за мир, где все мужчины бесовски неотразимы? Должны быть и те, кто хранят устои, чтобы мы могли знать разницу между праведностью и грехом.
Но что смущает меня сейчас, когда я стал старше и опытнее, чем в мои одиннадцать лет: ни разу не видал я мужчин, наделённых гением красоты, которые были бы совершенно добродетельны. Их дар создаёт вокруг них дух соблазна, и они слишком слабы, чтобы не поддаться ему. Но разве можем мы, серые мышки, попрекать их за то, гордясь собственной стойкостью? Нас никогда не испытывали соблазном, и нам не дано знать, не сломила бы и нас женская настойчивость.
Простите, госпожа моя, что я говорю вам об этом. Поскольку никто, кроме вас, не прочтёт этих строк, я осмеливаюсь быть откровенен. Я знаю, как цените вы во мне то, что почитаете душевной чистотою. Я не вполне таков, госпожа моя, и не могу обманывать вас. Вы уже увидели в моей повести, сколь много во мне зависти, ревности, суетности, тщеславия. Совесть гложет меня, когда вы проводите различие между мною и моим братом. Он не порочнее меня, он лишь заметнее. На яркую птицу расставляют множество силков, и разве можно винить её, что рано или поздно она попадается в ловушку? И разве заслуга неприметного воробья, что он умирает на свободе, когда ни одной охотницы на него не нашлось? Мне нетрудно было хранить себя для вас: на мою невинность немного было претенденток. Но даже с моею некрасивостью я чуть было не пал навсегда в ваших глазах. Я не буду долее испытывать ваше терпение, моя госпожа: вы и сами слишком хорошо помните, что за несчастливый случай я имею в виду, и до него дойдёт черед в моей истории.
Итак, я радовался за брата, но не мог ничего поделать с тёмной частью своей натуры, где потихоньку вскипала зависть. Себастьян ни на минуту не оставлял дорогое кольцо, пусть ему и приходилось пачкать руки работой. Поправляя волосы, он задерживал руку у лица, и розовый камень вспыхивал на свету. Как бы хотел и я гордо пройтись по улице, чтобы за мной вился шёпоток соседок: «Петер-то скоро свадьбу играет. Повезло!»
Я ещё не понимал тогда, что шёпот не всегда был доброжелателен: всего полгода прошло со смерти госпожи Ангелики, и в людских глазах Себастьян выступал то ли чёрным вдовцом, то ли юным развратником, а отец с сестрой – пройдохами, сумевшими продать товар с гнильцой.
Через несколько дней после закрытия мастерской Матильда и госпожа Кессель уехали по делам в столицу. Себастьян был как на иголках: после помолвки он словно дал волю чувствам и не стеснялся говорить о «Юлиане». Отец ворчал на него:
– Никакого стыда у молодых! Не жена она тебе ещё! – но ему не хватало строгости, чтобы запретить брату витать в облаках.
Началась виноградная пора, и раз наших хозяек не было дома, мы пользовались временем, чтобы на целые дни отправляться за город. Урожай в этом году был богатый, и за сбор платили неплохо.
Идти до виноградников было часа полтора. Мы выходили ещё до света, чтобы начать работу не по жаре. Мы по очереди несли корзинку с обедом, и Себастьян всегда держал её так, чтобы редким прохожим было видно его кольцо.
– Зря дома не оставил, потеряешь. Или украдут, чего доброго, – ругался отец. – Госпожа Кессель с тебя за такую дорогую вещь голову снимет.
– Для того и дарят кольцо на помолвку, чтобы все знали, – резонно возражал Себастьян. – Что его прятать?
– Да и так уж все знают, – качал головой отец, но более не спорил: ему и самому льстило, что госпожа Кессель, к которой он питал большое уважение, заметила его сына. – Со свадьбой-то нужно в грязь лицом не ударить. Что невеста твоя, сколько гостий хочет?
Себастьян пожал плечами:
– Не сказала ещё.
– Ох, не успеем же, тут же с умом надо: приготовить всё, это ж не в один день делается! Раз в жизни свадьба бывает, нельзя же перед людьми опозориться! Да платье, что с платьем делать будем? Я нарядного не сошью, это к портнихе надо, а они тож второпях работать не любят.
– Юлиана обещала платье из столицы привезти, – Себастьян поднёс руку к глазам и подышал на кольцо. Взгляд у него затуманился, как поверхность камня. – Самое лучшее.
– А что ж молчишь? Я-то беспокоюсь, хоть одной заботой меньше. Да ты уверен, что она правильно выберет? Видал, как она одевается – уж очень просто, о нарядах думать непривычная.
– Юлиана привезёт, – уверенно сказал Себастьян. – Петер! – он вдруг со смехом осалил меня за плечо, подхватил подол и побежал вперёд.
– Эй! – я бросился за ним. Ноги у него были длиннее, зато у меня легче, поэтому через полсотни шагов я догнал его. Он и не старался убежать. Вместо этого он обернулся мне навстречу, поймал в объятия и оторвал от земли.
– Тяжёлый стал! Ох, Петерше, я скоро буду герр Кессель, – прошептал он в исступлённом восторге. Радость в нём не находила выхода, и я подумал, что это, наверное, как с моими словами, которые заставляют меня ворочаться по ночам. – Тебе водить! – он шлёпнул меня по плечу и побежал обратно, навстречу отцу. Тот с корзинкой шёл медленно. Глядя на нашу игру, он остановился и потёр грудь над сердцем:
– Ой, жених! – улыбнулся он. – С женою тоже в салки играть будешь?
– Жену любить буду! – воскликнул брат.
Мне нравится вспоминать его в то мгновение: собранный в одной руке подол, так что открываются аккуратные щиколотки босых запылённых ног, запрокинутое к небу лицо и звонкий голос. Если бы я был художницей и мне надо было изваять памятник надежде, я бы изобразил этот миг.
Чего бы не отдал я, чтобы бежать в розовых рассветных лучах и думать: «Герр Виттенау. Я скоро буду герр Виттенау!» Меня самого пугало, сколь многим готов я поступиться за этот счастливый миг.
Когда мы добрались до виноградника, солнце уже встало. Нам дали по большой корзине и указали наши ряды, откуда мы должны начать сбор. Мы принялись за работу. Я был ближе всех к дороге, откуда подходили другие сборщицы, так что я первым замечал их. Чуть погодя появился герр Нойфрау, наш сосед, с белокурой дочерью на руках. Видимо, долгого пути она своими маленькими ножками проделать не могла и прикорнула у него на плече. Девочка подросла и была тяжела для отца, так что он совсем запыхался. Ей было теперь, верно, года три или старше. Он осторожно поставил на землю свои корзины, потом выбрал место, где трава была погуще, и уложил дочку у края тропинки.
– Уф, – он выпрямился и, морщась, стал тереть поясницу. Платье болталось на его прежде плотной фигуре, на лице прибавилось морщин, а тени под глазами стали глубже. Я позвал его:
– Доброе утро, герр Нойфрау!
– Ш-ш, тише, тише! – шёпотом заругался он. – Разбудишь мне их, не приведи Госпоже, и так каждую ночь тарарам. Ты, что ли, Петерше? – он приставил руку ко лбу и прищурился. – Как дети-то быстро растут. И отец здесь?
Отец тоже увидел его и помахал рукой:
– Давно не виделись, герр Нойфрау!
Тот зашикал, но поздно: корзинка, где, я думал, был у него обед, завозилась и захныкала. Герр Нойфрау всплеснул руками:
– Что ж ты делать будешь! Не спит, никогда не спит.
– У вас там маленькая? – умилился я. Чем старше я становился, тем большее любопытство вызывали у меня малыши. Я даже жалел временами, что я последний в семье, но, конечно, отцу о том не говорил: я не хотел ранить его напоминаниями о кончине матери. Отец тоже подошёл к нам и всплеснул руками:
– Я и не знал, что прибавление у вас! Поздравления вам с хозяйкой.
Герр Нойфрау сел на траву и достал из корзинки туго спелёнатую малышку. Та хныкала всё требовательнее.
– Да какое прибавление, сынок вот, – он положил его на колени и сунул ему рожок с молоком. Малыш поводил головой, будто не зная, что ему следует делать, но после приложился к рожку и затих. Я опустился на корточки и подобрался ближе:
– Можно его потрогать?
– Да потрогай, что ему сделается.
– Хозяйка-то как? – спросил отец.
– Недовольна, что столько трудов зря. Если б дочку ещё одну, а то что же, только лишний рот.
Между тем я осторожно погладил младенца по круглой щёчке, которая ходила ходуном, пока он пил молоко. Ещё чёрные блестящие глаза встретились с моими, и я удивился, сколь серьёзный у него взгляд.
– Вы же сами помощника хотели, герр Нойфрау, – сказал отец. Тот вздохнул:
– Хотел. Вот и хозяйка мне то же говорит: выпросил, мол, у святого Йозефа мальчишку. Дитё-то Йозефом крестили. Которую ночь прилечь мне не дает: то одно, то другое, то ревёт, качай его. А хозяйка моя страсть как не любит, когда её по ночам зря будят: покормить или что. Не уследишь, разорётся в голос, так Анхен просыпается, и хор устраивают. С утра от жены попадает, а я что с ними поделаю?
– Ничего, герр Нойфрау, все растили и не жаловались. Без детей-то как же? В старости будет кому воды подать. Да вы оглянуться не успеете, как красавец ваш вырастет, за жену отдавать придётся.
Отцу не было свойственно тщеславие, если только дело не касалось нас, детей. Хвастать напрямую ему было совестно, зато ему так и не терпелось, чтоб герр Нойфрау сам начал расспрашивать о новостях. Но тому было не до чужих детей.
– Ох, герр Винкельбаум, ваши-то одна лучше другой, а с моими беда одна… Только отвернусь, как Анхен уже что-то расколотила. Вчера у матери обувные гвозди с молотком утащила и коту хвост прибить хотела – еле спас!
Герр Нойфрау с тревогой поглядел на спящую дочь: не проснулась ли.
– Разбойница растёт, – улыбнулся отец. – Матильда моя такой же была, вся в мать. Зато нынче – восемнадцатый год только, а уж дело открывает, башковитая.
– Хозяйка моя не любит, когда она под ногами крутится, велит везде с собой брать, – продолжал герр Нойфрау о своём. – Мне с ней даже на базар спокойно не сходить, следи только, чтоб не перевернула ничего. Хорошо, дитё пока с матерью оставить можно, если недолго. А как подрастёт, не знаю, как с двумя управлюсь.
Малыш у него на коленях беспокойно завертел головой. Герр Нойфрау вытер ему губы передником и уложил себе на плечо, но тот завертелся ужом.
– Дайте-ка мне, – отец как-то ловко взял младенца, и у него на руках тот удивлённо притих.
– Как это у вас получилось, герр Винкельбаум? – удивился наш сосед.
– Так не первый он у меня, – отец ласково погладил маленького Йозефа по голове. – С мальчиками иначе надо, чем с девчонками. Пугливые они, к ним мягко надо, а вы его как дочку держите. И с рук, как подрастут, дольше не слезают. Отучать станете – слёз много будет.
– Спасибо, герр Винкельбаум, – герр Нойфрау бережно принял сына, и тот и впрямь не стал упрямиться. – Давно к вам за советом придти следовало.
– Я вам вот ещё что скажу, герр Нойфрау: вы себя зря не жалейте, от этого вред один. По себе знаю: как начнёшь думать, мол, не могу больше, так всё из рук валится, лечь бы и помереть. Да с детями разве ляжешь? Они громче тебя плачут, им не объяснишь. И хорошо это, потому что ежели сядешь и плакать станешь, потом встать стократ тяжелее.
– Умеете вы правильные слова сказать, герр Винкельбаум.
– Да что там, – отец довольно отмахнулся. – Вы до моих лет доживёте, так увидите, что нет тут никакого секрета. – Я видел, как на языке у него крутится ещё что-то. – Радость ведь у нас, – отец широко улыбнулся, не совладав с собой, – Себастьяну скоро свадьбу играем.
Герр Нойфрау поджал губы. Он уложил младенца в корзину и поправил пелёнку:
– Заболтались мы, а работа стоит. Мне до ужина вернуться надо, хозяйку кормить. За двоих ест, и не дай Госпоже опоздать.
Отец помрачнел и взял меня за плечо:
– Иди, Петерше, и впрямь пора.
Я почувствовал, что что-то вдруг разладилось в прежде дружеском разговоре.
– Иди, иди, – подтолкнул он меня.
Я неуверенно сделал несколько шагов прочь, продолжая оглядываться. Герр Нойфрау поднялся и взялся за корзину для винограда.
– Не всегда люди правду болтают, герр Нойфрау, – вполголоса проговорил отец. Сосед переставил корзину и опустил в неё первую гроздь винограда. Всё это он делал столь сосредоточенно, будто нарочно. Отец не отступал от него, и тот вынужден был ответить, ибо молчать долее было бы неприлично.
– Поздравляю вас, на всякий товар купчиха находится. Я вас винить не хочу, герр Винкельбаум, что вы за сыном не уследили. Только я вам тоже добрый совет дам: вы этой свадьбой соседкам в лицо не тычьте, смеются над вами все.
Я ждал, что отец возмутится, объявит, как на самом деле всё обстояло!.. Но отец поник и молча направился ко мне. Я схватил его за руку и горячо прошептал:
– Почему ты правды не сказал, что Басти не виноват? Несправедливо это!
– Тише, Петер, – он прижал палец к моим губам. – Не понимаешь ты. Ну да и к лучшему: на свадьбу расходов меньше. Скромно справим, в своём кругу, – он улыбнулся, но голос у него дрогнул.
– Госпоже Кессель расскажи. Должна же она своего жениха защищать!
– На каждый роток не накинешь платок. И ты на рожон лезть не смей.
Отец крепко взял меня за руку и довёл до места, где я бросил свою корзину. По пути он несколько раз промокнул глаза ладонью, но я не решался более спрашивать или жалеть его. В тот день работа у меня не спорилась, слишком занят я был мыслями о Себастьяне. Зато отец трудился с таким неистовством, что уже к обеду с трудом мог разогнуться.
Несмотря на жару, он был бледен, и даже вода и кусок хлеба с сыром не восстановили его сил. После долгих пререканий нам с Себстьяном удалось уговорить его отправиться домой и отдохнуть. Мы хотели проводить его, но он велел нам работать до вечера, как было задумано. Перед уходом он потребовал у Себастьяна отдать ему кольцо: мол, нечего судьбу дразнить, потеряешь. Никаких возражений он слушать не стал, и брат с расстроенным видом стянул драгоценный подарок с пальца, погладил камешек и отдал отцу.
Явное огорчение отца ещё больше взволновало меня. Почему отказался я от своей идеи написать госпоже Катарине и объяснить ей роль Себастьяна в истории с госпожой Ангеликой? Если бы госпожа Катарина восстановила отношения с нами, какое облегчение было бы это для отца! И для меня самого, добавлял лукавый голос внутри меня. Пусть я рискую выставить себя на позор, но разве не стоит того счастье моей семьи? Да и Матильда была бы благодарна мне, если бы дело завершилось благополучно. Они с госпожой Катариной были дружны много лет и наверняка тосковали по подруге в глубине души.
Я твердо решился сделать, что должно, и на этот раз знал, что уж никакой страх не отвратит меня от выбранного пути.
Глава двадцатая вторая
читать дальшеВернувшись в сумерках домой, мы застали отца спящим. Нам с братом непривычно было видеть, что среди дня он не занят делом. Я перепугался: мне показалось это страшным знаком. Я хотел подбежать и растолкать его, но Себастьян не подпустил меня.
Он убедил меня, что отцу просто нужен отдых, и мы спустились на кухню и сами соорудили простой ужин. Затем поднялись обратно. Сердце у меня было не на месте. Я присел на пол рядом с постелью отца и потрогал его лоб: он был покрыт холодной испариной. Осторожно, чтобы не разбудить, я прижался щекой к отцовской руке.
Себастьян хотел увести меня, предлагал почитать ему вслух любую книгу из матильдиных, но я лишь слегка качал головой. Тогда он, чтобы занять себя, стал искать в комнате своё кольцо, которое отец забрал с собою, возвращаясь с виноградника. Я шикнул на брата, но он и так ступал осторожно. Он поискал своё сокровище на столе у зеркала, на комоде и в ящиках, даже в кармане отцовского передника, но не нашёл. Ему пришло в голову, что отец спрятал его под подушку, но там я рыться не позволил, и Себастьян, разочарованный, сел рядом со мной, обняв колени.
– Скучно, – прошептал он спустя некоторое время.
– Отец просил кладовую прибрать, – посоветовал я. Себастьян тяжело вздохнул несколько раз подряд, словно одного вздоха его тоске было мало.
– Неохота. Скорей бы Юлиана приехала. Как думаешь, они скоро вернутся?
– Тильда сказала, три дня точно не будет.
Себастьян пошевелил губами:
– Значит, два дня ещё. Или меньше, если на обратный путь хороших лошадей возьмут и на ужин останавливаться не будут. Интересно, какое платье мне Юлиана привезёт?
– Ш-ш, – я прижал палец к губам. – Отца разбудишь.
Он понизил голос:
– Я бы хотел, чтоб с пышными рукавами, помнишь, как давеча в церкви у герра видели? С корсетом не купит, наверное, дорого. Да и ладно, я хоть в мешке венчаться согласен. Ох! Неужели со мной такое? Тильда ведь за госпожу Ангелику меня выдать могла… – он передёрнул плечами и замолк, размышляя о чём-то своём. – Я Юлиане вечно благодарен буду. Сама судьба её привела. Я её как увидел – сразу узнал. И она меня узнала, помнишь, Петер? Когда она с Матильдой вместе пришла. У меня внутри всё встрепенулось! Я сразу понял, что она меня спасёт.
Сердце у меня стиснуло обидой: какое счастье с первого взгляда знать свою судьбу! Никогда со мною такого не будет: я не красавец из сказки и даже не Себастьян. Я закатил глаза, чтобы удержать слёзы, но невольно шмыгнул носом, и брат спросил:
– Ты чего, Петер? Не плачь.
Хуже нет совета, когда изо всех сил пытаешься не плакать! От него будто разверзаются хляби небесные. Я ткнулся мокрым лицом отцу в ладонь и разбудил его.
– Что такое? – он ещё не пришёл в себя, но рука его уже гладила меня по голове, как кошка спросонья вылизывает котёнка. – Душно, окно бы отворили, – другой рукою он потянул рубашку на груди. Себастьян немедля встал, чтобы исполнить его просьбу.
– Папа, ты заболел? – спросил я сквозь слёзы.
– Из-за этого ревёшь? – его голос зазвучал бодрее, и он сел, опершись о моё плечо. – Солнцем напекло, скоро пройдёт. – Его редеющие виски были насквозь мокрыми. Он потёр грудь и вдохнул свежий вечерний воздух, струёй хлынувший в окно. – Воды мне принесите. Иди, Петер, помоги брату.
Я вцепился в его руку, не желая уходить, но отец отнял мою руку и ласково кивнул. Когда мы вернулись с водой и полотенцем, он уже вновь лёг, расстегнув наполовину рубашку. Себастьян пододвинул табурет, поставил на него таз с водой и намочил полотенце. Я протянул отцу кружку. Он отпил немного; после брат вытер его лоб полотенцем и оставил лежать, чтобы охладить после опасной дневной жары.
– Может, в аптеку сбегать? – спросил он. Отец, конечно, отмахнулся:
– Не надо, я и сам знаю: отдыхать да воды пить. Да вы не стойте вокруг меня.
Я сел к отцу на кровать, держа стакан наготове, а Себастьян поправил полотенце, не зная, чем ещё помочь. Отец улыбнулся бледными губами:
– Хорошие вы мальчики, не пропадёте. Ежели спать не хотите, так принесите лампу, пусть Петер почитает. Да доброе что выбери, радостное, без кровожадности.
Я принёс книгу стихов, написанных разными госпожами о наших краях. Как-то я пытался читать её про себя, но вскоре обнаружил, что читать их получается только вслух, и чем громче, тем более складно выходит. Поэтому я перестал брать с полки ту книгу: слишком беспокойно выходило.
Стихи отцу понравились; он называл их песнями и жалел, что я не знаю мелодии. Некоторые, про Рейн и про деревню, он даже просил повторить дважды. Я прочёл около дюжины, когда мы с братом заметили, что он уснул. Мы тихонько собрали лампу, книгу, таз и унесли. После мы решили, что я на эту ночь лягу с ним, а если вдруг что случится, разбужу брата.
Я долго не спал, прислушиваясь к дыханию отца. Иногда, ворочаясь, он негромко стонал и вздыхал, и тогда я вздрагивал и сбрасывал накатившую дремоту. Но вскоре всё проходило, дыхание отца выравнивалось, и я клал голову на подушку и закрывал глаза.
К счастью, на следующий день он чувствовал себя лучше. Он всё ещё был слаб, но бездельничать в постели не пожелал. На виноградники мы с братом не пошли, чтобы не оставлять отца одного. Вместо этого он затеял большую уборку в доме – к свадьбе, как он сказал, но сил своих не рассчитал и то и дело присаживался передохнуть. Мне тяжело было видеть его бледное лицо с мелкими бисеринами пота, покрывавшими лоб. Я откладывал тряпку или щётку и подбегал, чтобы обнять его. Себастьян ещё два раза спросил, не позвать ли аптекаршу, но отец решительно отказался: «Само пройдёт».
К концу дня мы все умаялись, и отец снова попросил меня почитать вслух перед сном. Себастьян не слушал толком, беспокойно ёрзал на стуле и подходил к окну. Отец прервал меня.
– Что тебе не сидится, Себастьян?
Тот тяжело вздохнул, но ответил: «Ничего», сел на место и с полчаса вёл себя смирно. После, когда я остановился передохнуть, он кашлянул и попросил:
– Можно мне кольцо в руках подержать?
Отец приподнялся в постели:
– Куда ж его?.. В кармане погляди.
Себастьян перетряхнул отцовское платье, но кольца не нашёл.
– Должно быть, тут где-то выпало, – сказал отец. Руки у брата задрожали. Я отложил книгу, и мы вместе осмотрели кровать, и под кроватью, и в дальних углах комнаты, куда могло закатиться кольцо.
– Я его в карман положил, как сейчас помню, – рассуждал отец. – Верно, сегодня выкатилось, пока полы чистили.
– Я вчера уже искал, нет его, – Себастьян побледнел и бросился прочь из спальни: – На дороге должно быть!
– Петер, задержи ты его, куда на ночь глядя! – отец махнул мне рукой: сам он не смог бы догнать брата. Я сбежал вниз и на самом пороге схватил брата за руку:
– Погоди!
– Что тебе? – тот стал вырываться с отчаянной силой, так что мне было не удержать его. – Мне идти надо, пока не поздно! Пока другая кто кольцо не подобрала!
– Глупости творишь, Себастьян! – отец появился на лестнице и стал медленно спускаться, держась за перила. – По темени всё одно ничего не найдёшь, только дурных людей дразнить. До утра потерпит.
– Я лампу возьму! – упрямо воскликнул брат.
– Лампу ему! – отец отобрал у него ключ, опустил засов и запер дверь. – Дома сиди, кому сказано! Приличные геррляйны по ночам не бегают.
– Юлиана с меня голову снимет! Что я ей скажу? Что я без неё делать буду? – Себастьян ладонями ударил в дверь.
– Она тебя любит, Басти, она простит, – я хотел обнять его и утешить, но он оттолкнул меня:
– Она на меня глядеть не захочет! Без кольца какая помолвка? Что за проклятие на мне, так и помру один…
– Тише, тише, успеешь жениться! – прикрикнул отец. Себастьян будто вновь заметил ключ у него в руках. Он бросился к отцу:
– Отдай! Ты не понимаешь, надо мне.
Его мольба разжалобила бы кого угодно, но отец остался твёрд и ключа не отдал. Он обнял брата и держал, пока тот не перестал вырываться:
– Тише, ничего, обойдётся. Я твоё кольцо потерял, так ей и скажем. Ничего, Басти.
– Ты её не знаешь, она так не спустит, – прошептал Себастьян.
Кое-как нам удалось его успокоить и уложить спать. Отец посидел с ним немного, но его собственная слабость давала о себе знать, так что вскоре он тоже ушёл в свою комнату.
Проснулся я на рассвете. Брата в спальне уже не было, чему я поначалу не удивился. Я быстро умылся и оделся. Было тихо, отец посапывал за полураскрытой дверью. Если бы брат был в доме, я бы всё равно слышал его шаги и стук посуды, подумалось мне. Я забеспокоился и сбежал вниз. Себастьяна не было ни на дворе, ни в кухне, ни в столовой. Я поднялся наверх, проверил спальню сестры, отцовскую, даже заглянул под кровати. Вновь спустившись, я подёргал двери в мастерскую и на улицу: обе были заперты на ключ. В недоумении я прошёлся по всем комнатам: у нас не было шкафов или тайников, куда бы мог уместиться брат.
Вдруг я заметил, что окно столовой лишь притворено снаружи, а не заперто на защёлку. Я раскрыл его и выглянул на улицу: я бы не посмел прыгнуть с высоты больше своего роста, но мой брат мог быть безрассуден – разве не он однажды пропадал целую неделю?
Я побежал будить отца. Едва услышав об исчезновении Себастьяна, он покачал головой:
– Кольцо своё искать убёг, леший. Подождём его: или найдёт, или сам устанет да вернётся. Ты в доме пока хорошенько посмотри, Петер, по всем углам, может, не заметили мы.
Солнце поднялось к зениту. Воздух потяжелел, и вскоре ветер застучал ставнями и взметнул пыль. Люди побежали закрывать окна и снимать сохнущее во дворах бельё.
– Где ж его носит? – отец с тревогой выглянул за порог, защищая глаза от песка
Через несколько минут небо потемнело, и хлынул ливень, особенно яростный после сентябрьской жары. Громыхало так, что я вздрагивал и всей душою желал, чтобы брат был дома. Лило – то почти переставая, то вновь в полную силу – целый час. Отец прислушивался сквозь шум грозы и несколько раз посылал меня проверить, не стучится ли кто. Я приотворял дверь, но за порогом никого не было, только ноги мне обдавало холодными брызгами.
– Дай Госпоже, Матильду с госпожой Кессель в пути гроза не застала. Да, верно, догадались бы, не поехали, – говорил отец. – Нехорошо, ежели они вернутся, а Себастьяна нет. Вот уж покажет себя перед невестой: кольцо не уберёг, бегает незнамо где, как босяк какой. Не сидится ему дома, и в кого он такой уродился?
– Хочешь, я Себастьяна поищу? – предложил я.
– Ещё недоставало, чтобы ты пропал! Нечего тебе по лужам шлёпать, знаю я тебя: тут же сляжешь! Все углы проверил? Поди между досок посмотри, где щели в полу.
Дождь перестал. Мы ждали Себастьяна со всё большим нетерпением. Солнце давно перевалило за полдень и стало клониться к вечеру. Оно скоро высушило мелкие лужицы, и отец, вновь выглянув на улицу, согласился:
– Подсохло вроде. Башмаки надень, Петер, и в самую грязь не лезь. Себастьян, верно, по дороге к виноградникам пошёл. Спорить будет – не слушай, домой его веди.
Мне давно не терпелось, и я охотно отправился в путь. В городе, на мощёных улицах, было чище, но едва я вышел на просёлочную дорогу, как мне пришлось подобрать платье и внимательно выбирать, куда ступать. Я преодолел половину расстояния до виноградника, когда вдалеке увидел фигуру Себастьяна.
– Басти! – я замахал рукой и заторопился вперёд. Он медленно брёл в сторону города, глядя лишь себе под ноги. Меня он не услышал. Он промок насквозь, его короткие волосы растрепались и прилипли к щекам и шее. Видимо, когда-то он упал, потому что его подол и рукав были в подсохшей грязи. На лице его тоже были чёрные полосы, будто он грязной рукой размазывал слёзы.
– Басти! – в ужасе воскликнул я. – Ты страшнее чертовки! Ну, отец тебе задаст.
– Не нашли? – он продолжал рыскать взглядом по грязи под ногами. Я не имею обыкновения лгать, но тогда сердце подсказало мне, что если я скажу правду, брата с дороги никакой силой не уведу. Я взял его за руку повыше локтя, где рукав был почище, и сказал ласково:
– Всё хорошо, Басти. Пойдём домой.
– Значит, нашли? – глаза у него вспыхнули, и он поднял голову.
– Хорошо всё, я тебе после скажу. Идём, отец волнуется.
Он улыбнулся, и мне стало стыдно, что дома его ждёт разочарование.
Пока мы добрались до города, спустились сумерки. И к счастью: потому что как назло навстречу нам то и дело попадались знакомые. Был час, когда лавки и мастерские закрывались, и народ торопился по домам или, наоборот, пропустить кружку пива в кругу подруг. Я ускорял шаг и подгонял Себастьяна, пряча лицо от любопытных взглядов.
Мы почти достигли безопасности родного дома, когда нас окликнул старушечий скрипучий голос:
– Добрый вечер, юноши.
Я обернулся и узнал госпожу Гофрау, что работала когда-то в нашей мастерской. Она ушла от нас в ту голодную зиму, когда заказов совсем не было и Матильде нечем было платить ей, и жила с тех пор на попечении своей старшей дочери. Она ещё более высохла за два года, а её паучьи пальцы будто вытянулись и опутывали набалдашник старой потёртой трости.
– Добрый вечер, госпожа Гофрау, – я присел перед нею и подтолкнул брата в спину, чтобы он тоже поклонился.
– Петер, Себастьян, выросли, – она приблизилась, заложив одну руку за спину и внимательно разглядывая нас. Её остроносое лицо с детства внушало мне страх, и я старался не смотреть на неё. – Себастьян-то совсем жених, – она подошла почти вплотную. Я втянул голову в плечи. Брат скромно сложил ладони на переднике и склонил голову. Я не мог не удивляться его самообладанию. Госпожа Гофрау двумя пальцами, как клешнями, сняла с его рукава комочек грязи, растерла всухую и стряхнула на землю. – Красавец на выданье. Отец-то знает, в каком виде сыновья по улицам шляются? Матери на вас нет, выпороть некому. А ну, шагайте! – она потыкала брата в бок тростью. – До дому вас провожу, скажу вашей сестрице пару слов.
Я покосился на Себастьяна, но он ничего не говорил. Я пробормотал:
– Мы ничего такого, мы под дождь попали…
Госпожа Гофрау ткнула мне в спину тростью, и я пошёл.
– Матильды дома нет, госпожа Гофрау.
– Ты мне зубы не заговаривай, геррляйн. Видела бы мать, что из вас вышло, со стыда бы померла! Она приличным человеком была, работящей, честной. А по вам за версту видно – гулящие, бессовестные. Волосы-то, волосы! Знаем мы, в каких заведениях волосы на парики обстригают!
Меня бросило в краску. Я не понял, о каких заведениях она говорила, но в них наверняка не было ничего хорошего. Себастьян остановился как вкопанный.
– Басти, – я с мольбой потянул его за руку. Мне хотелось поскорее избавиться от страшной госпожи Гофрау: дом и отец были совсем близко.
Брат посмотрел ей в лицо. Глаза у него потемнели, и я вдруг испугался его куда больше госпожи Гофрау.
– Лгуньи, – прошептал он сбивающимся голосом.
– Не надо, Басти!
Пусть она болтает, что хочет, только бы брат себе хуже не сделал.
– Бессовестные лгуньи!
– Пожалуйста, Басти, – я чуть не плакал.
– Что ещё вы про меня насочиняли?
– Басти, подумай о свадьбе, – взмолился я в последней надежде. Он сглотнул злые слова, которые готовы были вырваться из его горла.
– Бежим, Петер! – он дёрнул меня за руку, и мы припустили прочь от госпожи Гофрау. Она потрясла нам вслед тростью:
– Я этого так не оставлю, негодники!
Отец встретил Себастьяна подзатыльниками и объятиями:
– Хоть бы скорей тебя за госпожу Кессель выдать, авось остепенишься! Сущее же наказание мне. Не застудился, по дождю-то? И брата бегать заставил, чтоб ему тоже застудиться, а?
– Нашли кольцо? – спросил брат.
– Иди наверх, отмывайся, – вздохнул отец.
– Нашли? – брат нетерпеливо повысил голос.
– Госпоже Кессель расскажем, как дело было, она простит. Я, видно, когда домой возвращался, лоб передником вытирал, кольцо-то и выскользнуло. Не до того мне было, не заметил.
Себастьян без сил опустился на лестницу:
– У Юлианы тоже предел терпению есть, не станет она себя на посмешище выставлять. Ещё и кольцо это проклятое… – на вопросительный взгляд отца от объяснил: – Про меня уже болтают, что я за деньги продаюсь. Ежели до неё дойдёт…
Отец схватил его за плечо:
– Кто про тебя такое говорит?
Я встревоженно глянул на брата: рассказать или нет? Он дёрнул плечом:
– Люди говорят. Слышал я.
Отец погладил его грязной щеке:
– Ничего, сынок, обойдётся волей Божьей. Госпожа Кессель твоя чужим умом не живёт. Подожди, что она решит; может, зря боишься.
Себастьян отвернул лицо из-под отцовской руки и шмыгнул носом. Потом подхватил подол и зашагал наверх, оставляя после себя дорожку песка.
– Петер, подмети тут, – велел мне отец, а сам пошёл следом за ним.
Я закончил работу, захватил из кладовой кусок яблочного пирога для брата и поднялся в детскую. Отец бережно вычёсывал грязь из волос Себастьяна. Тот сидел, обняв себя за локти, с опухшими глазами, но гораздо спокойнее, чем прежде.
Спать мы долго не ложились, ожидая Матильду с госпожой Кессель из столицы, но в тот вечер они так и не вернулись. Отец присел на мою кровать, и я забрался к нему под бок, слушая биение его сердца и родной голос. Как в детстве, он рассказывал одну за другой мои любимые сказки, и пусть я стал старше, они ничуть не потеряли своей прелести. Не знаю, слушал ли Себастьян: его затуманенный взгляд, казалось, был обращен вглубь его души. Мы не зажигали лампы, и ночь опустилась на нас, посеребрённая лишь светом звёзд. Я не заметил, как прикорнул на коленях у отца, и это он уложил меня в постель и укрыл одеялом.
Каждый раз, заслышав цоканье копыт по мостовой, Себастьян выскакивал за порог, а после разочарованно возвращался в дом. Он встал раньше всех и надел лучшее платье. Волосы он прибрал по-нарядному, оставив прядки по бокам. Для работы это было неудобно, зато придавало брату особое очарование. Едва заметные, на его лице краснели точки от выщипанных волосков.
– От твоего беганья они скорее не приедут, – увещевал его отец. Но не зря Себастьян высматривал свою невесту: он первый увидел их коляску и закричал сквозь отворённую дверь:
– Едут!
Стоя на крыльце, он молитвенно сцепил руки и всё приподнимался на цыпочки. Он бы бросился навстречу, если бы не страх окончательно упасть в глазах госпожи Кессель. Когда лошадям оставалась последняя дюжина шагов до нашего порога, Себастьян не утерпел и спрыгнул с крыльца. Матильда помахала ему, но не ей предназначалось его воодушевление: Себастьян глядел только на госпожу Кессель.
Сестра первой слезла с сиденья, обняла брата и поцеловала его в щёку. Пока госпожа Кессель расплачивалась с возницей, позади коляски остановилась повозка на мягких рессорах, гружёная большими ящиками. Сестра подошла к нам с отцом и расцеловалась с нами:
– Хорошо всё в доме было? Вот и ладно. Поможете машины в мастерскую занести.
Между тем госпожа Кессель закончила расчёт с возницей второй повозки и лишь после того повернулась к брату. Он ждал, весь дрожа от волнения. Госпожа Кессель за руку привлекла его к себе. Он вспыхнул, склонил голову, и она целомудренно коснулась губами его лба. Её обычно малоподвижное лицо осветила едва заметная улыбка:
– Ждал?
Себастьян кивнул. Она подняла его руку к своим губам, но вдруг остановилась. Большим пальцем она провела по безымянному пальцу Себастьяна:
– Где?
Несколько мгновений он не мог произнести ни слова. Потом выдохнул:
– Ох, Юлиана! Прости меня, я перед тобою виноват. Я твоё кольцо ни на минуту не снимал. Но так вышло… так вышло…
Госпожа Кессель нахмурилась, и Себастьян запутался в словах. Отец бросился к ним:
– Моя это вина: побоялся, что он подарок потеряет, и снять заставил. А оно обратно вышло: я кольцо в кармане держал, да сам где-то по дороге обронил. Вы его не ругайте, госпожа Кессель, он и так два дня сам не свой, довольно уже наказан!
Себастьян жадно ловил малейшую перемену в лице госпожи Кессель. Она поджала губы и выпустила его руку. Он потянулся следом, но она единым взглядом пресекла его порыв. Я спрятался за сестру, ожидая бури.
– Мне не нужен муж, который моим подаркам цены не знает, – проговорила госпожа Кессель.
– Я знаю, Юлиана! – Себастьян в отчаянии закрыл лицо руками.
– Да ведь не его вина, госпожа Кессель! – воскликнул отец. Я потихоньку выбрался из-за сестры:
– Верно, госпожа Кессель! Себастьян всю дорогу исходил, пока кольцо искал, спать не ложился.
Она задержала на мне взгляд, будто обдумывала мои слова. Себастьян вытянулся струной в надежде.
– Много слов, – госпожа Кессель отвернулась к коляске и вытянула с сиденья новенькую полированную трость с блестящим литым набалдашником. По тому, как веско та качнулась в её руке, она была тяжёлой.
Наше маленькое собрание уже начало привлекать внимание: кто-то высовывалась из окон, кто-то замедляла шаг. Пара уличных девчонок удивлённо разглядывали разномерные ящики, пока возницы отвязывали их. Госпожа Кессель сделала брату знак следовать за ней в дом, как вдруг сквозь стайку мужчин с корзинами протолкалась госпожа Гофрау:
– А ну-ка погодите!
Я юркнул за отцовскую юбку.
– Стоять! – прикрикнула госпожа Гофрау. – Думали, отделаетесь, охальники? – Она разглядела Матильду, схватила её за пуговицу и сунула свой длинный нос ей в лицо: – Разбаловал вас отец. Говорила я, герр Винкельбаум, что пороть надо! Нас мать всех порола без разбора, так людьми выросли, а братья на улицу в бесстыдном виде показаться не смели. А эти вчера: грязные, оборванные, волосы нечесаные, босиком, как парни гулящие!
– Объяснитесь, госпожа Гофрау, – сестра пыталась вежливо высвободить пуговицу из её цепких пальцев. Уважение к давней подруге матери не позволяло ей повысить голос, и она лишь морщила нос, когда её обдавало старушечьим луковым дыханием.
– Я ж их знала, когда они пешком под стол ходили. Чтоб мальчишки – и так со мной разговаривали! Нахамили, лгуньей меня обозвали.
– Себастьян! – сквозь сжатые зубы позвала сестра, сразу поняв, чей острый язык повинен в гневе госпожи Гофрау. Себастьян умоляюще поглядел на госпожу Кессель, потом на отца. Тот прижал ладонь ко рту, не в силах поверить, что его сын мог оскорбить уважаемого человека. Никого не оставалось, чтобы защитить брата.
– Гроза вчера была, вот и испачкался, – пробормотал я, изо всех сил не глядя на госпожу Гофрау. – Я Себастьяна искать ходил, иначе он бы до ночи пропадал. Про волосы вы сами знаете, госпожа Кессель. И что слухи про него распускают, Себастьян тоже правду сказал…
– Поглядите-ка: теперь другой лгуньей обзывает! – трость госпожи Гофрау взлетела в воздух. Я в испуге заслонился, но тут госпожа Кессель шагнула вперёд и с хрустом прибила её к земле, ударив поперёк своей полированной тростью. Её слова опускались столь же веско:
– Себастьян Винкельбаум – мой жених. Я решаю, где про него ложь, а где правда. Кому захочется языком почесать – приходите ко мне. Квартира у хозяйки Краузе на Кирпичной улице.
Она освободила надтреснутую трость госпожи Гофрау, как ни в чём не бывало; обвела притихшую толпу взглядом и направилась в дом. Её широкая фигура в песочном сюртуке источала столь непоколебимую уверенность, что желающих рискнуть не нашлось. Себастьяну более не надо было знака, чтобы следовать за ней: услышав слова «мой жених», он облегчённо выдохнул и побежал за своей невестой.
Матильда учтиво поклонилась госпоже Гофрау, не обмолвившись с ней более ни словом, и подошла к нам с отцом:
– После мне подробный отчёт дадите, – сказала она вполголоса. Мы охотно кивнули, радуясь, что пока гроза миновала.
Удаляющееся шарканье госпожи Гофрау и её раздражённое бормотание вскоре растворились в уличном шуме. Через несколько минут двери мастерской распахнулись. Из них появились госпожа Кессель и Себастьян с припухшими губами и пунцовыми щеками, из которых левая почему-то пламенела сильнее. Они обменялись взглядом, который стороннему наблюдателю не мог бы рассказать всего, что говорил влюблённым. Госпожа Кессель мимолётно коснулась локтя Себастьяна, и он улыбнулся, будто не было в мире большего счастья.
У меня нет дома инета, так что меня тут очень мало.
-
-
01.06.2012 в 16:44-
-
01.06.2012 в 23:34Как всегда оч. интересно.
-
-
02.06.2012 в 10:48-
-
03.06.2012 в 20:02Хотя что-то тревожит меня это "приятно вспоминать брата таким"...
А Петер так мудро рассуждает про воробьев и ярких птичек - загляденье.
-
-
13.06.2012 в 00:31Спасибо за ваш бесценный труд и терпеливо жду продолжения
-
-
19.06.2012 в 01:38Хорошо.
Но мало.
И я уже несколько глав жду событий, чтобы разверзлась уже бездна, а ты все нагнетаешь и нагнетаешь... Если бы читать без ожидания, подряд книжку, это было бы нормально, а когда такой роман с продолжением, успеваешь до следующей главы остыть... Перевожу: я скучаю по частым обновлениям (и по твоему частому появлению у меня во фленте тоже)
-
-
28.06.2012 в 00:28-
-
05.07.2012 в 00:14-
-
14.07.2012 в 23:25-
-
23.07.2012 в 22:27-
-
23.07.2012 в 23:41не, не всё, я пишу!)))
-
-
24.07.2012 в 15:12