Когда-то я думала: и как это Толстой умудрился длинющую "Войну и мир" написать?
А сейчас я думаю: и как это он умудрился с такой толпой персонажей уложиться всего в четыре тома?

да-да, я всё про Лягушонка

@темы: Фикрайтерские страдания

---

Автор: bbgon
Название: Лягушонок в коробчонке (рабочее)
Жанр: любовный роман с элементами фантастики
От автора: оставляю за собой право вносить изменения в уже выложенное и прошу никуда текст не уносить.

Главы 1 и 2
Главы 3 и 4
Главы 5 и 6
Главы 7 и 8
Главы 9 и 10
Главы 11 и 12
Главы 13 и 14
Главы 15 и 16
Главы 17 и 18

Глава девятнадцатая

Жизнь наша текла мирно, брат успокоился и поздоровел, отец тоже был веселее обычного. Сестра была погружена в свои, неизвестные нам заботы, которые обсуждала только с госпожой Кессель, но, судя по всему, были они не неприятные.
Меня огорчало лишь отсутствие вестей от госпожи Катарины. Я слышал её брошенное в минуту гнева «Прощай, Петер», но тогда и подумать не мог, что она всерьёз вознамерилась никогда более не вспоминать о нашей семье. Тем не менее, время шло, весна сменилась летом, а госпожа Катарина до сих пор не исполнила своего обещания навестить нас и расспросить меня о подаренной книге. Я не хотел верить в её недобрые чувства к нам. Я придумывал ей тысячу оправданий: что она занята хозяйством, в отъезде, что страждущие или дела церковные требуют её попечения. Перебрав их все, я начал воображать, что она больна, сломала ногу, упав с лошади, что её сразил приступ лихорадки, что она при смерти, что она умерла… Перед моим мысленным взором невольно всплывали кресты и могилы, надгробные плиты, заросшие молодою травою, и рыдающий Штефан: «Катаринхен, на кого ты нас оставила?..» Но нет, не может быть! – немедля пугался я, госпожа Катарина жива. Иначе я бы знал: вести распространяются в нашем городке, как лесной пожар. Я начинал утешать себя тем, что она нарочно забыла нас: лишь бы она жила.
Занятый однообразным домашним трудом, я беспрестанно размышлял о том, что послужило причиной её неприязни к нам. Госпоже Катарине нашептали дурное про Себастьяна. Неравенство брака, нежелание жениха, скоропостижная смерть невесты и секретность, с которой была устроена помолвка, порождали среди местных сплетниц всевозможные подозрения против нашей семьи. Да и как могли они думать иначе? Если бы свадьба совершалась по велению любящих сердец, подготовка к ней была бы обставлена иначе. Даже неприлично ранний возраст новобрачных и мезальянс молва охотно бы простила, если б видела в том свидетельство пылкости чувств и нетерпения скрепить их законными узами. Сколь ни мало я понимал тогда во взрослой жизни, я видел, что гнев госпожи Катарины небезоснователен. Склоки, которые раздирали нашу семью всё время до смерти госпожи Ангелики, лишь подтверждали мне, сколь недостойна была наша роль в этой истории!
И всё же я не мог винить сестру и брата. Матильда стремилась лишь сберечь честь Себастьяна, а на том если и был грех, то давно был искуплен его страданиями. Если бы только госпожа Катарина узнала правду, которую хранило моё сердце, она бы простила нас! Но как мне добиться разговора с ней, я придумать не мог.

С этими невесёлыми мыслями я втащил в мастерскую ведро с водой, волоча его по полу и придерживая подмышкой швабру. Время было послеобеденное, госпожа Кессель с Матильдой ушли в город, а отец отлучился в лавку, задав нам с Себастьяном поручения по хозяйству.
Я намотал мокрую тряпку на швабру и стал возить ею по полу. Работа не спорилась: я думал о госпоже Катарине, и всё остальное казалось невыносимо скучным в сравнении с нею. Тоскою тянуло у меня под сердцем; я прислонился лбом к древку и закрыл глаза. Я вспоминал, как госпожа Катарина спасла меня, придя к моей постели умирающего, точно ангел божья. Как сидел я рядом с нею в церкви и она позволила положить голову ей на плечо. Как Штефан сказал, что из меня вышел бы хороший муж, а госпожа Катарина смутилась, но не возразила.
Наверное, это была очень тщеславная мысль, недостойная скромного геррляйна, но я подумал, что из меня и впрямь вышел бы хороший муж. Я могу держать дом в чистоте, и шить, и вязать, и починить, что надо, потому что всё мое детство прошло в бедности. Отец учит меня готовить, и хоть мне далеко до него, я на кухне не хуже многих взрослых герров. Но этого госпоже Катарине, верно, мало. Что ещё хорошего во мне? – я зажмурился до белых кругов перед глазами. Я люблю малышей! Хоть я самый младший в семье и мне не приходилось нянчиться с ними, но мне нравятся их аккуратные платьишки и чепчики и курносые лица, когда отцы выводят их на прогулку. И я умею читать… Я бы мог читать госпоже Катарине вечерами, что она пожелает! Я постараюсь и научусь и больше не буду запинаться, даже если она захочет слушать самую страшную историю про самых страшных разбойниц.
В нашем доме был бы уют, у меня бы всё блестело и сверкало, и я бы летал между кухней, детской и залами, потому что трудиться для любимой жены – совсем не то, что в скуке и одиночестве возить старой серой тряпкой по истоптанным доскам. Я был бы весел и даже пел за работой (хоть петь я совсем не умею), а заслышав её шаги, бежал бы навстречу. «Какой ты умница, Петер!» – хвалила бы она меня и целовала на пороге в щёку, дыша морозом и счастьем.
Я обнял швабру и прижался к ней лицом, губами, всем телом. Благо, никто не видел меня в эту минуту, и надеюсь, что никакой случайной прохожей не пришло в голову вглядеться с улицы в широкие окна мастерской. О, если бы я был столь же прекрасен, как Ансельм в романе госпожи Шиле! Себастьяну с его красивым лицом ничего не надо было делать, даже вести приятный разговор. Госпожа Кессель просто так носила ему пряники и любовалась. Даже когда про него судачили в городе, его красота перевешивала для неё любое осуждение. Не то для меня: госпожа Катарина, зная о нашем позоре, не поступится ради меня своею гордостью! Если б во мне было хоть немногим больше изящества: рост выше, фигура стройнее, зубы ровнее, а не как погнутая пила.
Смешно: я, несуразный, не умеющий держаться, что я стану делать в её доме? Я буду как втащенная с улицы в гостиную коряга, непонятно зачем и как пристроенная среди чистой мебели. Не ровня я ей и никогда не буду! Я швырнул швабру на пол, так чтобы она загремела погромче. Мне хотелось закричать, запрыгать так, чтобы дрожали стёкла, толкнуть ведро, чтоб всю мастерскую затопило грязной водой. Я не стал: мне казалось, будто госпожа Катарина может видеть меня, и ей бы не понравилось моё беснование. Следом я подумал, что если расплещу воду, мне же придётся собирать её.
Я поднял швабру. Изнутри меня жгло, точно между ребёр тлело несколько маленьких угольков. Нарочно я стал думать, будто тру полы для госпожи Катарины, и не в нашем доме, а в её. На несколько мгновений мне удавалось забыться и обмануть себя, но затем взгляд мой падал на книги и инструменты вокруг, и я вспоминал, где я на самом деле.
Мастерская казалась мне клеткой: с окнами, перетянутыми квадратами рамы, перекрестиями резьбы на дверях, прямыми линиями книжных полок и столов. Всё это темное от времени, тяжёлое, лишь светится белым бумага и письма в конвертах, прилетевшие сюда вольными птицами и упокоившиеся у Тильды на конторке. Я взял одно: «Г-же Матильде Винкельбаум», – разобрал я витой почерк, не такой, как печать в книгах. Далее стояла наша улица и город.
Госпожа Катарина наверняка тоже получает письма, на которых быстрою рукою выведено: «Г-же Виттенау». Следы мыслей, оставленные на бумаге, достигают госпожи Катарины, будто её собственные. Если бы я только умел писать, я бы рассказал ей историю Себастьяна.
Если бы я только умел писать… Чернильные буквы были похожи на книжные, точно дальние родственники. Поймёт ли адресатка, если начертить письмо прямым печатным шрифтом, а не округлым с завитками? Госпожа Катарина умна, она не может не понять.
С чернилами я возиться не решился: я не хотел, чтобы Матильда заметила пятна на моих пальцах. Вместо этого я нашёл у неё на столе очинённый карандаш и огрызок бумаги, с коленями залез на стул и задумался. Я никогда не читал писем и не знал, как полагается начинать их. Поэтому я решил, что стану писать, как если бы говорил с госпожой Катариной.
«Госпожа Витенау»
Первые два слова дались мне тяжело: оказалось, что рисовать буквы куда сложнее, чем узнавать их на странице. Перед некоторыми мне приходилось надолго останавливаться и вспоминать, как выглядят все их лапки и закорючки. Как госпожа Катарина узнает, что письмо от меня? – засомневался я и дальше нацарапал:
«Это Петер
Вы сказали что теперь плохо о нас думаете
Пожалуйста не надо
Себастьян ни в чём не виноват и Матильда тоже
И не только потому что они мне семья»
Я хотел подробно объяснить, как всё вышло, но буквы у меня получались крупные и уже заняли пол-листа. Напишу главное, решил я, а остальное расскажу госпоже Катарине в разговоре.
«Если мы с вами когда увидимся я всё вам честно открою»
Я передохнул и вновь поднял карандаш: с делом было покончено, но я не желал завершать письмо сухою строкою. В груди у меня теснилось столько всего, что жаждало быть излитым на бумагу и одновременно противилось тому!
«Вы сказали прощай Петер
Пожалуйста пусть это будет неправдой
Я вашу книгу прочёл много раз спасибо
И храни вас Мать небесная от всякого зла», – последнюю строку я вывел особенно тщательно, чтобы с Небес могли очи божьи разглядеть её и одарить госпожу Катарину своею милостью. Я перечитал письмо, гадая, поймет ли из него моя адресатка, что творилось у меня в душе. В настоящих книгах буквы будто восставали с желтых страниц и захлёстывали меня живыми потоками, заставляя позабыть, кто я и где я. Моему письму далеко до того, с грустью видел я: оно слишком коротко и мутно. Я медлил, не решаясь уничтожить его, но тут мимо окна мелькнули две тени: Матильда с госпожой Кессель!
Я вздрогнул, кое-как смял письмо и сунул в карман передника. Спрыгнув со стула, я схватился за швабру. Руки у меня дрожали, как всегда после внезапного испуга. Матильда отперла дверь мастерской. Я не смотрел на неё, боясь, что она прочтёт мою тайну по моему взволнованному лицу.
– Поди, Петер, потом приберёшь, – велела она мне, но тут же передумала и подозвала к себе. Я влажными ладонями разгладил передник. Письмо выпирало из кармана комком, и мне казалось, что он огромен и заметен издали.
– Отец дома? – спросила сестра.
– В лавку пошёл.
– Тогда ты нам сюда вина с водой принеси, да четыре стакана: с нами ещё две госпожи будут.
Я кивнул и хотел идти, когда госпожа Кессель вынула из кармана два молодых яблока, потёрла о полу сюртука и протянула мне. Я пробормотал: «Благодарю». Одно из яблок было для Себастьяна, и каждый раз, когда я понимал, что госпожа Кессель одаривает его вниманием, я смущался, будто стал невольным свидетелем тайны. Я спрятал яблоки в карман передника. Когда я опускал их туда, стараясь не измять письмо ещё больше, меня больно кольнуло: мой брат вновь получил привет от дамы, а я – позабыт, может, навсегда.
Я поторопился прочь, чтобы сестра и госпожа Кессель не увидели моего смятения. Матильде пришлось окликнуть меня на пороге, потому что я забыл ведро со шваброй.

* * *

Вскоре к Матильде пришли две серьёзные госпожи с большими кожаными папками, я подал вино, и дамы вчетвером заперлись в мастерской с важным разговором.
Себастьян только закончил развешивать бельё на дворе, и мы присели на ступени заднего крыльца, грызя подаренные яблоки.
– Госпожа Кессель очень добра к тебе, – сказал я. Он кивнул и обнял свои колени. – Она тебе нравится? – спросил я настойчивей. Меня так и подмывало поддеть его. Себастьян слегка пожал плечами и стал крутить в руке надкусанное яблоко. Он так впился в него взглядом, будто через него хотел познать добро и зло. – Я думаю, она очень хорошая, – заявил я. – Приносит тебе гостинцы и не обижает. Она должна тебе нравиться!
Брат неопределённо качнул головой. Я дожевал яблоко и бросил огрызок под крыльцо. Он своё укусил раза два и позабыл, так что белая мякоть потихоньку рыжела.
– Как ты думаешь, госпожа Кессель… – начал я и замолк. Слишком свежа была память о госпоже Ангелике; мне хотелось уколоть Себастьяна, но не ранить его. Брат поглядел на меня, когда молчание затянулось. Я облизнул губы. – Как ты думаешь… – проговорил я медленно, будто ступая по тонкому льду, – …она будет просить твоей руки?
Себастьян вдруг фыркнул и спрятал лицо в коленях.
– Что? – спросил я с тревогой и любопытством. – Что? – я нетерпеливо толкнул его в плечо. Себастьян искоса сверкнул на меня глазами:
– Уже просила.
– Как?! – я подскочил, снова сел, схватил брата за локоть: – Когда? Неужели ты мне одному не сказал? Ты за неё выходишь, а я не знаю!
– Ш-ш, ш-ш, – он зажал мне рот ладонью, притянул к себе и зашептал: – Ещё не условлено ничего, никто не знает. Матильде с отцом не скажешь?
Я помотал головой, и он убрал ладонь, оставив руку на моём плече.
– Когда вы с нею говорили? – сердце у меня колотилось, точно это мне, а не брату было сделано предложение.
– Когда она… когда госпожу Ангелику хоронили.
– И ты согласился? – выдохнул я.
– Она ответа не спрашивала пока. Сказала только, что с Матильдой переговорит, когда пора будет. И что доход у неё приличный будет и ещё что мужа она никому другому в обиду не даст.
– И всё? – я был немного разочарован: я ждал повести о нежных признаниях и пламенных клятвах.
– Она не очень разговорчивая, – брат на мгновение поджал губы, будто в сомнении. – Так даже лучше. После госпожи Ангелики.
Я погладил его по руке и поцеловал в щёку:
– Она наверняка тебя очень любит. Только не говорит. Как чудовище в сказке, знаешь? А ты красавец. Она ради тебя на такое готова!..
Брат отшатнулся и уронил яблоко. Глаза у него расширились:
– На что? – пробормотал он непослушными губами. Нечаянно я разбередил затягивающуюся рану. Я смущённо подёргал себя за ухо и сказал:
– О тебе в городе всякое болтают… А госпожа Кессель всё равно тебя взять готова.
– А-а, – Себастьян обмяк и, помедлив, подвинулся обратно ко мне. Он мелко дрожал.
– Прости, Басти, я не хотел о дурном напоминать. Ничего, когда вы с госпожой Кессель поженитесь, все о прошлом позабудут. Ты уважаемым герром станешь, – короткая прядка выбилась из его причёски на лоб, и я заправил её обратно, ласково погладив его по каштановым кудрям. Брат благодарно улыбнулся. Вспомнив о своём несчастье, я воскликнул: – Ах, Басти, повенчайтесь с госпожой Кессель скорее!
Он удивился моему порыву, и я хотел показать ему письмо для госпожи Катарины и объяснить, как важно, чтобы люди перестали винить его, но тут дверь за нами отворилась. Брат на мгновение прижал палец к моим губам, чтобы я в запале не выкрикнул лишнего, и уронил руку на колени.
– Вот вы где, секретничаете, – добродушно усмехнулся отец и велел нам возвращаться в дом.

* * *

Письмо целый день жгло мне карман. Узнав, что Себастьян вскоре восстановит своё доброе имя, я засомневался, стоит ли мне, поправ всякие правила приличия, писать к даме и рассказывать о наших семейных делах. Я бы спросил совета у отца, но он наверняка захотел бы услышать письмо. Мне казалось невозможным произнести вслух то, что предназначалось лишь для глаз госпожи Катарины: от этого волшебство выдохлось бы, как вино в откупоренной бутыли, и до неё дошли бы не более чем бессмысленные строки.
До вечера проходил я, время от времени ощупывая смятую бумагу сквозь ткань передника. Я представлял себе, как пальцы госпожи Катарины коснутся тех же мест, что касались мои пальцы, как она развернет лист и прочтёт буквы, начертанные моею рукой. Далее воображение отказывало мне: будет ли она рада? рассержена? возмущена моею нескромностью? Почему так тяжело понять, как устроены дамы: в книгах они почему-то пишут одно, а в жизни говорят и делают совсем другое.
– Что ты всё вздыхаешь, Петерше? – спросил отец, когда я помогал ему перетряхивать постель перед сном. Я не удержался и испустил ещё один тяжёлый вздох. – Болит у тебя что?
– Нет, – ответил я, погружённый в свои раздумья. – Папа, можно я у тебя спрошу?
– Что такое? – он разглаживал перину на моей кровати, чтобы не было комков. Я подобрался ближе к нему: так мне было спокойнее.
– Когда мама твоей руки просила, что она тебе говорила?
– Что за вопросы-то у тебя! – он удивлённо выпрямился. – Про мать вдруг речь завёл, ведь не помнишь её совсем. Или скучаешь по ней? – голос у него стал такой, каким он всегда произносил «Хильда» и «упокой Мать небесная её душу».
– Не знаю, – признался я. – Но ты всё равно расскажи.
– Да не со мной она говорила, с родителями, – отец наклонился и стал взбивать подушку.
– И тебе совсем-совсем ни слова не сказала?
Он перевернул подушку и стал взбивать её заново, будто тянул время.
– Пару слов-то шепнула, от родителей по секрету, – улыбнулся он наконец. – Наедине-то не разрешали сидеть, видишь.
– И что?.. – я прижал руки к груди в ожидании чего-то чудесного.
– Что дом она в городе покупает, а хозяина нет; да как хорошо б новоселье не холостячкой справлять.
Я ждал, но отец не продолжал.
– А дальше? – спросил я взволнованно.
– А дальше мать с отцом вошли, так я на двор побежал. После позвали и сказали, что госпожа Винкельбаум честь по чести посваталась и что отдают меня. Раньше-то она только присматривалась, видишь, ну и я её тихонько примечал.
– И ты рад был?
– Радовался, конечно, хоть не без слёз. Все парни мне завидовали, – отец опустился на кровать и сложил руки на коленях. Взгляд его был устремлён куда-то внутрь. Потом он встрепенулся и с резким вдохом расправил грудь. Он протянул руку, и я подошёл под его ласку и сел рядом. Главный вопрос, мучивший меня, я задать стыдился, и от него по моим щекам и ушам разливалась краска.
– Папа, а не говорила она тебе… когда сваталась или после… ну, знаешь – что она тебя любит?
– Кто ж такие вещи мужу родному говорит? Некогда сидеть миловаться, когда детки народились и забот полон рот. А до свадьбы и вовсе неприлично. Ох, зря тебя Тильда грамоте научила!
Я согласно покивал и украдкой от отца потрогал огрызок бумажки в кармане.

Когда все уснули, я прокрался в кухню, разорвал письмо на мелкие клочки и затолкал поглубже в печь, под золу. На следующий день, когда отец развёл огонь для плиты, их не стало.

Глава двадцатая

«Я бы хотел знать имена всех вещей на свете
чтобы писать вам о них Госпожа Витенау
Но я начинаю говорить и ничего не могу сказать
Так мало у меня слов
Я молюсь за Вас каждый вечер
чтобы Вы были здоровы и благополучны
Скоро пять месяцев как я не видал Вас
и мы недавно отмечали Себастьяну именины
У нас столько всего случилось!
Я бы рассказал Вам все наши новости
если б мог писать скорее
Простите что я не умею
Доброй ночи Госпожа Витенау
и пусть ничто не тревожит Ваш сон».
Я поднялся с пола и отряхнул подол длинной сорочки. Карандаш я вернул на конторку, за которой прятался, чтобы с улицы не заметно было пламя свечи. Потом я аккуратно сложил письмо и сунул в чулок, а свечу задул, чтоб не потревожить родных по дороге в спальню.
По ночам мастерская нравилась мне больше, чем днём: не слышно было дыхания брата, похрапывания отца и скрипа сестриной кровати, когда она переворачивалась с боку на бок. Было тихо, но не как на улице, где издали, едва различимая, доносилась песня пьяницы и брань её мужа или лай собак. В мастерской было совсем тихо за толстыми дверьми и окнами, и книги таились на полках, как дремлющие старицы. Иногда я смелел и вынимал одну, другую. В них были вложены записки Матильдиным почерком: «Г-же Краних до сентября 10-го, 3 талера за работу и 1 за позолоту». На всех последней датой было выставлено 10-е число. Матильда выписывала книгам рецепт и поправляла их здоровье, а затем отправляла домой, к семье, чтобы они могли ещё много десятилетий беседовать с дочерьми и внучками. Я гладил их морщинистые, потрескавшиеся обложки и возвращал на высокое ложе, где они дожидались Матильдиной заботы. Мне было жаль их, старух, но особенно жаль тех, кому в лечении велено было отказать.
В царившем в мастерской покое я мог писать, не боясь, что меня обнаружат. Порой я забывался, пока перебирал слова как бусины, чтоб нанизать их в единственно верном порядке. Вырисовывать буквы для меня до сих пор было сложно, поэтому я не торопился прикасаться грифелем к бумаге, пока не утвержусь в том, что ничего более не хочу изменить в их расположении. Закончив письмо, я приходил в себя, не зная, сколько времени прошло. Лишь по тому, как укоротилась свеча и как ныли затёкшие колени, понимал я, что вновь лишил себя полуночного сна. Но я ни разу не пожалел, хоть наутро и был как сонная муха – так ругал меня отец, не понимавший причины моей усталости.
На ощупь я отворил дверь в дом, запер смазанный замок, поминутно прислушиваясь и замирая, и вернул ключ на крючок у лестницы. После я прокрался наверх, мимо постели Себастьяна в детской и юркнул к себе в кровать. Отвернувшись к стене, я вытащил квадратик письма и погладил его пальцем. Душа моя после ночных бдений была разморенная, чувствительная ко всему, как тело бывает от горячей воды. Тронь её – и она готова плакать или смеяться от малейшего повода. Я разворачивал свежее письмо и перечитывал; вернее, по памяти воссоздавал строки, ведь видеть их в темноте я не мог. Иногда я оставался доволен и воображал, как госпожа Катарина улыбается над ними. Чаще я находил всевозможные недостатки в своём писании: никогда не достичь мне высот, на которые воспаряют госпожа Шиле или госпожа Гёте, никогда не научиться обхождению со словами будто с собственными членами, чтобы делали они точно то, что я только-только успел задумать. Больше всего боялся я собственной неумелости, которая исковеркает мой замысел.
И сейчас, любезная моя читательница, когда вывожу эти строки, я иногда замираю в сомнении: будете ли вы довольны моей нехитрой историей? Не сообщу ли я вам невольно чего-то, что отвратит вас от меня? И не лучше ли сокрыть, приукрасить действительность, чтобы выйти перед вами в более благостном свете? Но нет, госпожа моя, даже если б было таково моё намерение, не смог бы я солгать в своих чувствах. Когда чернила ложатся на бумагу, перед моими глазами восстаёт моя прошлая жизнь, и я будто заново испытываю все её радости и горести. Даже если б попытался я исказить их, рассказ мой вышел бы сухим, мёртвым, как списки в конторской книге. Вы бы немедленно заметили подмену и не преминули укорить меня в неискренности.
Хоть порою трудно мне заставить себя обратиться к прошлому, особенно когда я дохожу в своём рассказе до тяжёлых событий, я нахожу в этом занятии развлечение от нынешнего моего состояния. Не смотрите на меня сердито, госпожа моя! Мне не скучно с вами и никогда не будет, как я не устаю повторять вам. И я не провожу свои дни в праздном безделье, стоит вам ступить за порог, – о том вы тоже осведомлены прекрасно, видя результаты моих домашних трудов. Но мне так покойно с вами, что я рад порою, когда буря поднимается в моей душе хотя бы от воспоминаний. Я знаю, что вы улыбнётесь снисходительно, прочтя это, и пообещаете, что скоро моя жизнь переменится и наполнится заботами. Я жду и боюсь этих перемен. Я боюсь и за вас, моя госпожа… но вы запретили мне пророчить дурное, потому что оно зря огорчает вас. Надеюсь, что моя повесть будет закончена раньше, чем мне придётся отложить её ради других, более важных и счастливых дел. Поэтому я тороплюсь досказать её, не упуская из виду ничего, что может показаться вам интересным.
Итак, я писал госпоже Катарине о наших новостях. Главное событие прошедших месяцев случилось на именины моего брата. Ах, как не терпится мне раскрыть секрет! Но вы, возможно, догадываетесь уже, о чём я собираюсь рассказать, моя разумная читательница.
В то лето я стал взрослее, и от моих глаз не укрывались уже маленькие признаки приближающихся перемен. Если раньше они мало трогали меня, то теперь я вспыхивал и отворачивался, с колотящимся сердцем примеряя их на себя. То замечал я, что госпожа Кессель, столкнувшись с Себастьяном на пороге, не преминет окинуть долгим взглядом его лебединую шею и ключицы, видимые из-под сбившегося воротника. То нарочно попросит именно его налить ей пива за обедом и довольно кивает, когда он ловко справляется с работой, не перелив или недолив ни капли. А раз я вышел неожиданно из кухни и застал такую сцену: брат стоял, прижатый спиной к перилам, а госпожа Кессель была от него так близко, что это было почти стыдно. Себастьян тут же вспорхнул и убежал наверх, а госпожа Кессель лишь посмотрела на меня строго, и я предпочёл бы откусить себе язык, чем проболтаться о виденном.
О таинственности я помянул не случайно. Как-то раз в середине лета Матильда позвала меня к себе в комнату, будто помочь ей с чем-то. Когда я вошёл, она затворила дверь и велела мне встать перед нею. Я испугался, что она заметила пропажу нескольких листов бумаги с конторки, которые пошли на письма госпоже Катарине, но она заговорила о другом:
– Брат-то повеселел, – сказала она. Я охотно согласился; у меня отлегло от сердца. – Что, Петерше, ты рад за него?
– Конечно, Тильда.
– А про госпожу Ангелику он уж не вспоминает?
Я помотал головой. В последний раз брат произнёс её имя, когда рассказал мне об обещании, данном ему госпожой Кессель в день похорон. Я видел, что его ранят воспоминания о ней, и сам разговора не заводил.
– Быстро это у вас, у мужчин… Чисто мотыльки.
Тон её был знаком мне. Я не хотел, чтобы Матильда вновь обвинила отца в неверности, поэтому я воскликнул:
– Так ведь брат госпожу Ангелику не любил! Злая она была!
Матильда ударила меня по губам, и я ахнул: не от боли, от удивления.
– На мёртвую не смей клеветать. Что бы там ни было, она на том свете за свои дела расплачивается, перед судьёй повыше тебя.
– Прости, – прошептал я, трогая пальцем горячие губы. Матильда потянула меня за локоть и обняла. Её ласка с годами становилась всё реже, и оттого драгоценнее для меня.
– Много ли ты в любви понимаешь, Петер, – укорила она меня. – Уж не брат ли нашептал? Может, у него другая кто на сердце появилась?
Я вспомнил о госпоже Кессель. Брат не говорил мне словами, что думает о ней, но иногда перед сном он раскладывал на подушке конфеты в золотой фольге, что она принесла ему, или подаренные тайком заколки и другие мелочи и подолгу глядел на них. Когда отец входил, он быстро накрывал их одеялом.
– Ну же, Петер! – сестра склонилась к моему лицу и потрепала по щеке.
– Мне брат о том ничего не сказывает, – ответил я. Это была чистая правда: он не исповедовался мне, да мне и не обязательно было слышать слова, чтобы догадываться о том, что творится у него на душе. Сестра разочарованно вздохнула и за плечо подвела к двери. Там она остановилась и подняла моё лицо за подбородок:
– Ты мне, Петерше, пообещай: до свадьбы по сторонам глядеть не будешь, а как женишься, то кроме жены никогда и никого до себя не допустишь. Так в Святом писании сказано, но ты и мне пообещай, особенно, чтоб наверняка не забыл.
– Да, Тильда.
– И перекрестись.
Я сделал, как она велела.
– Если сам в непотребство какое впутаешься, я тебя защитить не смогу. По рукам пойдёшь: которая захочет, та тебя и возьмёт, а твоё слово в том даже не последнее будет, а никакое. И брату передай: если один раз себя замарал, так не надо целиком в грязь падать.

Я пересказал последнее брату, как запомнил. Было это на следующее утро, когда он прикалывал шиньон перед отцовским зеркалом. Себастьян вынул изо рта шпильки:
– Не Матильды дело, как я себя марать стану. Я для неё товар порченый, а она меня за целый продать хочет. – Потом он оглянулся на меня: – Ты ей мои слова не передавай, Петер, она бьёт больно.
Я смолчал. И, ко всеобщему счастью, оказался прав.

* * *

К своим именинам Себастьян готовился, как никогда прежде. Видно, знал заранее что-то, но никому не признался. От отца ему в подарок достались щипцы: неприлично геррляйну с нечистым лицом ходить, если он не бродяга какой. Я у церкви совсем страшных попрошаек видал, заросших, как лесные звери. У Себастьяна, правда, кожа была ещё гладкая, но он взял зеркало к окну, чтоб не пропустить ни одного волоска, и нашёл-таки с десяток. Мне и радостно было, что самому рано пока о том думать, и завидно: брат казался мне очень взрослым, когда разглядывал себя в зеркале и натягивал зубами кожу на верхней губе, совсем как отец.
Я хотел выпросить у него щипцы, побаловаться, но он в руки мне их не дал. Зато подвёл к окну, так, чтобы солнце падало мне на лицо, но лишней поросли в нём не нашёл. Тогда он велел мне закрыть глаза и вдруг выдернул волосок из брови.
– Ай! – схватился я за неё обеими руками: Себастьян будто ткнул в меня горящей лучиной. Тот рассмеялся:
– Ну, нравится?
Я потёр бровь:
– Ты нарочно мне так больно. Себе-то, небось, нежно дёргал.
– А ты сам попробуй, – Себастьян вручил мне щипцы и поставил зеркало на окно, как раз для моего роста. Я долго не мог совладать с двумя их половинками: чтобы они сходились и расходились, как надо. Себастьян придержал мою руку, и с его помощью я ухватил волосок, который выбивался из правой брови, и потянул.
– Ой!
Было ничуть не лучше. Разве что немножко. Брат ласково щёлкнул меня по длинному носу:
– Красота требует жертв.
Помню, так цирюльница говорила, пока мучила меня щипцами для завивки на прошлое Рождество. Верно, они с Басти правы: чтоб мне стать красивым, надо помучиться. Только я заблуждался, когда воображал, будто испытания мне от колдуна будут, по лезвиям ходить да рубашки из крапивы ткать. И без волшебства всяких средств достаточно – для тех, у кого терпения и стойкости хватает.
На щелчок по носу я не обиделся. Отдал брату щипцы и вздохнул:
– Я бы никаких жертв не пожалел.

К столу Басти спустился в лучшем платье, чистенький, отутюженный. Из гостий была только госпожа Кессель, но она столь привычна была в нашем семейном кругу, что, можно сказать, чужих с нами и не было. Себастьян, как именинник, сам подавал и прислуживал за столом, и госпожа Кессель коротким словом похвалила его стряпню. Брат зарделся. Он всё поглядывал на неё за обедом, точно ждал чего-то.
Наевшись, перешли к сладкому пирогу: тут уж отец своё мастерство показывал. Меня немного разморило от угощения, а вот Себастьян, наоборот, становился беспокойнее. Вопреки обыкновению, госпожа Кессель к вину почти не притронулась, да и Матильда своё не допила. Когда отец убрал посуду из-под горячего и мы расположились уютнее, она откашлялась, привлекая наше внимание. Все обернулись к ней.
– Книги – это сила, – отрывисто сказала она. – Мать так говорила. Жадные до чтения люди никаких денег на них не жалеют. Но старые книги латать – труда много, а выходу мало. Поэтому мастерскую я закрываю.
Отец ахнул и схватился за сердце. Матильда подняла палец, чтоб он не начал причитать. Потом улыбнулась озорной улыбкой, какая давно не озаряла её лицо:
– Мы открываем типографию! – объявила она и звонко хлопнула ладонью по столу. Она оглядела нас троих, но мы с отцом были в растерянности, а Себастьян просто молчал.
– Что это за зверь такой? – робко спросил отец.
– Книгопечатная мастерская, – вполголоса подсказал брат. Он украдкой покосился на госпожу Кессель, но та его взгляда не заметила.
– «Винкельбаум и Кессель» – хорошо звучит? – объявив грызшую её новость, сестра откинулась на стуле и залпом допила вино.
– Вы будете печатать настоящие книги? – изумился я. В моём воображении книги приходили из какого-то неведомого потустороннего мира. Я знал, что их печатают красками на бумаги, но делали это наверняка некие высшие существа, а не простые люди вроде госпожи Кессель и моей родной сестры. Это немедля подняло их в моих глазах на недосягаемые вершины. – Ах, Матильда, какое чудо! – я хлопнул в ладоши и, не в силах оставаться на месте, вскочил и обнял сестру. – Можно я одним глазком посмотрю, как это делается? Я мешать не буду! Ах, Тильда, пожалуйста!
Она довольно потрепала меня по щеке:
– Уж насмотришься, не сомневайся. Типография у нас в доме будет, вместо мастерской.
– Ох, – я обмер. Первой моею мыслью было, что я счастливейший из смертных, раз буду жить там же, где рождаются книги. Второю – что я, верно, более не смогу пробираться ночью в мастерскую и писать. Там не будет более древних фолиантов, пахнущих уютной пылью, а будет что-то непонятное – ти-по-графия.
– Это не опасно ли? – забеспокоился отец.
– Не больше, чем твои горшки со сковородками, – по-доброму усмехнулась Матильда.
Я уселся на место, весь в противоречии между жаждой скорее увидеть типографию и боязнью навсегда потерять своё тайное увлечение. Но тут, дав нам накричаться и наволноваться, в разговор вступила госпожа Кессель.
– У меня тоже новость, – произнесла она невозмутимо. Себастьян сел очень прямо и потупил взор. Госпожа Кессель положила на стол маленькую вещь, но руки с неё не убрала, так что непонятно было, что там. – Ремесло у меня есть, – она кивнула Матильде, – нуждаться я с ним никогда не буду. Квартира есть. Мужа нет. Я в вашем городе осмотрелась, много геррляйнов хороших. Я такого искала, чтоб собой красив, хозяйственный, сметливый и без зазнайства. Богатого приданого мне не надо, от него в муже одна спесь, места своего не знает. Поискала. Нашла. Теперь за вами дело, герр Винкельбаум, госпожа Винкельбаум, – она назвала сестру уважительно, не по-простому, и поднялась. В широкой ладони у неё была бархатная коробочка. – Отдаёте за меня Себастьяна?
Брат вцепился в передник, щёки у него зацвели пятнами. Матильда поднялась тоже, как нарочно медленно: стул отодвинула, сюртук одёрнула, блузу пригладила.
– Я за брата решать не могу, – ответила она. – Себастьян!
Он вскинул голову и прижал сцепленные руки к груди.
– Я тебя неволить не стану. Если «нет» ответишь, так тому и быть, и хорошо. Ты нам в доме отрада и подмога, и я тебе лишь счастья желаю.
Что Матильда назвала Себастьяна отрадой, было мне странно. Будто чужие слова произносила.
– За отказ тебя никто ругать не станет, братец. Ты хорошенько подумай, своё сердце послушай, с отцом посоветуйся. Тебе торопиться некуда, молод ещё, жениться успеется. Можешь с ответом повременить, – Матильда перевела дух. – Хочешь ли ты за Юлиану пойти, Басти?
– Хочу, – прошептал Себастьян. – Хочу! – точно уже давал клятву у алтаря.
Матильда беззвучно пробарабанила по краю стола.
– Уверен ли? На всю жизнь обещаешься.
– Да. Да! – выдохнул он.
– Отец? – спросила Матильда, впившись в него взглядом. Тот только руками всплеснул:
– Уж если между вами, госпожа Кессель, такое согласие, разве я противиться буду? Это ж счастье, в согласии жить! Матильда, да ты не хмурься, не в далёкие ж страны брата отдаём, на соседнюю улицу!
Сестра перевела взгляд на меня, и я уж подумал, что она и меня спросит: «Петерше, ты согласен?» Я даже приготовился воскликнуть: «Конечно, да!», но она отвернулась к госпоже Кессель.
– Совет да любовь, Юлиана, Себастьян.
Она отступила назад, словно давая им дорогу друг к другу, и Себастьян поднялся, раскрасневшийся, смущённый, счастливый. Мне хотелось броситься к нему, но эту радость он должен был разделить со своей невестой.
Госпожа Кессель открыла бархатную коробочку и достала кольцо, куда красивее подаренного госпожой Ангеликой: золотое, с камнем. Себастьян поднял дрожащую руку, и его невеста – мне нравилось повторять это слово, в нём искрилось счастье моего брата – надела кольцо ему на безымянный палец. Он поправил его – и прижал к губам, немедля смутившись своего жеста. Госпожа Кессель благопристойно поцеловала его в обе щеки.
Вот теперь была наша очередь: мы с отцом поздравляли их и обнимали брата, и Матильда тоже сказала несколько добрых слов. Она была немного мрачна. Я решил, это оттого, что у неё отняли торжество по случаю открытия типографии. Или оттого, что в её памяти ещё свежа была участь её подруги и одноклассницы, и она боялась, что и госпожа Кессель может повторить её несчастливую судьбу и оставить Себастьяна с разбитым сердцем.

День был будний, поэтому Матильда с госпожой Кессель были несвободны. Теперь-то мы знали, что за дела у них в городе!
– Ну, вы поплачьте пока, или что у вас по этому случаю полагается, – пожелала нам Матильда, уходя.
Едва мы остались одни, отец ущипнул Себастьяна за бок:
– Знал ведь, леший, что свататься она будет! Весь обед то краснел, то бледнел! Знал, леший?
Я понял, что отец не сердится, разве обижается немного, что брат скрыл от него новость.
– Юлиана три дня назад сказала…
– Она тебе уже и «Юлиана»? Ты не думай, геррляйн, что вам теперь всё позволено, не было вам ещё церковного благословения.
– Когда будет свадьба? – вмешался я. Этот вопрос уже некоторое время занимал меня.
– Ох, не знаю, Петерше, это как Матильда с госпожой Кессель рассудят. У них теперь печатная мастерская на уме, до свадьбы ли? Да и деньги… Ох. Может, до следующей осени отложат? И ты бы как раз подрос, Себастьян. Ну куда тебе одному с хозяйством, да ежели ещё и детки пойдут? Но госпожа Кессель, видно, поскорее захочет. Зря ей, что ли, за квартиру платить? – тут отец ахнул, точно вспомнив что-то: – Она ведь когда ещё сказала, что мужа ищет, – на Пасху! Тогда уже тебя приметила, леший? Да ты не бойся, я ругать не стану. Хорошо это, постоянная она, значит. И серьёзная, лишнего не болтает. Ничего, сыночек, дружно заживёте, не бойся.
Он прижал к себе Себастьяна, хотя тот в утешении не нуждался, а был радостен. Зато отец зашмыгал носом, и я вслед за ним. Как же так, Басти заберут из нашего дома, и он тому даже не огорчается! Хоть сейчас бы убежал к своей Юлиане, если б не венчание! Мне было обидно от собственной незначительности, и завидно, что это брата берут, а не меня, и стыдно за свои дурные чувства, и жалко отца. Я обнял их двоих с братом. Слёзы приятно облегчали моё сердце.
– Перестаньте, перестаньте же, – повторял брат. Ему не даны были очищающие слёзы счастья или умиления. И от горя не свойственно было ему плакать. В детстве я не понимал его холодности, но много позже догадался, зачем так устроено на свете: когда одной влага застилает глаза, должна найтись другая, которая твёрдою рукою и с острым взором проведёт обеих сквозь ненастья. Но я забегаю вперёд, моя милостивая читательница. Нынешние наши слёзы были светлы, и скоро они прекратились. Мы заговорили о будущем, о свадьбе и о тысяче важных мужских мелочей, над которыми дамы смеются: какое платье будет у Себастьяна, да какая причёска, да какие цветы пойдут к нему, да что поставить на праздничный стол.

Обо всём этом рассказал бы я госпоже Катарине, если бы мог писать не хуже госпожи Гёте. Но я не умел, поэтому, перечитав сотню раз свою куцую записочку, я спрятал её в распоротый шов на боку моего Фаби: я аккуратно распустил нитки под его платьицем, где было незаметно. Со временем ваты в нём становилось всё меньше, а бумаги всё больше, и он начинал шуршать у меня в руках. Он и сейчас жив, мой милый Фаби, и пронёс мои секреты сквозь годы и бури.

запись создана: 22.04.2012 в 02:13

@темы: ЛР, Моё

---

Слушаю лекции по музыке, лектор рассказывает про ритм: "Когда вы выходите на танцпол, вы просто начинаете танцевать! Это заложено в нашей природе. Разве кому-то приходится объяснять вам, что сейчас играет вальс и вам нужно сделать три шага? Или что это свинг, который танцуется в другом темпе?"
Я: ...вообще-то да.

@темы: Увлечения

---

Сегодня мой сон в первый раз почтил своим присутствием сам Бэрроумен! Обоснуй был такой: команде ВВС надоело снимать окрестности Кардиффа, и они искали другое дешевое (очень важно!) место для съемок. Нашли заснеженный Сыктывкар (экзотика, и на снег-машину тратиться не надо). Почему-то во сне Сыктывкар был более захолустным городом, чем он есть, поэтому кроме меня в нём не было людей, прилично говорящих по-английски. Так что Бэрроумена и Симми поселили прямо к нам в квартиру. И они спали вдвоем в одной комнате, моей бывшей спальне))).
Бэрроумен был весёлый, развлекал нас байками о съемках, которые мне приходилось переводить. Симми в это время спал (видимо, отдыхал от напарника)). Он вообще всё время спал, так что мама назвала его сурком, а папа пробурчал: "Ну хочется человеку спать!" (Поясню: папа у меня тоже может откинуться спать в любом месте в любое время, а на претензии отвечает это самое.)
Мы с ними спокойно прожили несколько дней, гости были очень рады, что их никто не узнает и не донимает с автографами. Я тоже на удивление спокойно реагировала на них... Пока Бэрроумен не решил показать моим родителям костюм Джека. Переоделся, выходит, и я сталкиваюсь с ним в дверях кухни.
Я: ИИИИИ!!! У меня в доме настоящий БЭРРОУМЕН!!! ...Э-э, простите, до меня только сейчас дошло, насколько это круто.
Он: Гыгы, я понимаю.
А Симми ходил по дому молчаливой тенью, старался ни с кем не пересекаться и о своих пожеланиях сообщал только мне шёпотом на ухо. Кажется, моя мама напугала его настоящим русским гостеприимством, потому что на следующий день после приезда он уже просил у меня таблетки от несварения.
П.С. Увы, Теннанта на тех съёмках не было, они снимали только Джека и Мастера.

@темы: Сериалы - Doctor Who, John Simm/The Master, Сны

---

Отзыв на Scott & Bailey с imdb:

*Сначала человек возмущается, что все положительные песонажи - женщины, а мужчины показаны на вторых ролях и идиотами*
"Только представьте себе, сколько возмущенных воплей было бы, если бы вышел сериал, где авторами были бы мужчины, в главных ролях были бы мужчины, а женщины изображались бы только шлюхами, истеричками, нытиками или стервами. Такое шоу никогда бы не пропустили. Давайте, дамы, добавьте одного или двух более или менее приличных мужских персонажей, с которыми может идентифицироваться нормальный мужчина!"

Во-первых, неправда: кроме Джилл, Джанет и Рейчел, все сотрудники их отдела - мужчины. И у Джанет нормальный муж.

Во-вторых, ржу чё-то: человек или стебётся, или очень молод и не помнит КУЧУ ДРУГИХ СЕРИАЛОВ И ФИЛЬМОВ. Ну, идентифицируйся с женщинами, что тебе мешает? Я всё детство была дАртаньяном, Человеком-пауком, Черным плащом, потом Сашенькой Воропаевым, потом поимела кризис гендерной идентичности, потом Споком, Доктором и Мастером.

@темы: А не пойти ли мне на баррикады?, Сериалы - Scott and Bailey

---

Scott and Bailey S02

Досмотрела вообще-то вчера, но до поста дозрела сегодня.

Для начала гифка из прошлой серии.


Чем дальше, тем больше мне начинал нравиться Кевин... Он хоть и придурок, но милый. И как он рванулся ехать с Рейчел в больницу к брату! "Ты бы сделала то же для меня". - "Вообще-то нет".

спойлеры

Но увы, вроде как пейринга не будет. Ну не знаю, не нравится мне Шон, подозрительный тип. Чересчур настойчивый, любит за спиной всякие "добрые дела" устраивать.
И я надеялась, что это Кевин посылает цветы. Но мать?! Гмм, учитывая, как подозрительно он при этом улыбался, он мог подстроить что-то кроме обычной встречи в пабе... На тумблере уже высказали идею, что там была Джилл)). Ну не знаю, разве что чтобы прочистить Рейчел мозги насчёт... всего её образа жизни)).
Энди ожидаемо оказался ещё большим идиотом. Ну да, лучшее, что можно сделать напоследок - это подставить коллегу на работе и наябедничать ее мужу.
Хочу третий сезон!!!

И просто так:



Подпись с тумблера: Lols. It’s Mels a.k.a River Song and The TARDIS a.k.a Sexy.

@темы: GQMF, Suranne Jones, Сериалы - Scott and Bailey

---

Lohengrin (Deutsche Oper)

Я поняла: Вагнер - это хор! (Наверное, я тут произнесла банальную истину, но я никогда не изучала музыку, мне простительно.)) В первых двух актах кроме хора меня особо ничто не впечатлило, а вот в третьем было намного лучше, внушительнее. Оказывается, свадебный марш - это из "Лоэнгрина"?! (Да, я уже прониклась глубинами своего невежества.)) Ну и чтобы закончить о музыке: оркестр был dolby surround: с музыкантами, кроме оркестровой ямы, в верхних ложах (получается, позади и над зрителями) и наверху, по бокам от сцены. Я ещё не сразу их заметила, думаю: почему сегодня звучат они не просто отлично, а божественно? Вагнер dolby surround с его любовью к мощным звукам - ну вы поняли)).
А, и у Лоэнгрина (Stefan Vinke) был тааакой диапазон... Шикарный голос.

Но какая ж длинная опера... 4,5 часа, а сюжета толком никакого. Он её спас, поженились, она нарушила его запрет, ему пришлось уйти, она умерла. Любит же Вагнер растянуть одну легенду на не пойми сколько актов... Поймала себя на мысли, что поставила бы точку на моменте, когда Лоэнгрин убивает нехорошего рыцаря и уходит, так и не рассказав, кто он и откуда. Был бы постмодернизм)). Открытый финал, загадочно, хорошо, кто-то пересмотрел Доктора.

Всё-таки мне б чего попроще... итальянскую оперу, пралюбофь, фигаро здесь-фигаро там)).

Наконец пришла к мысли, что мне бы надо просветиться в области музыки. *ушла искать и качать лекции*

@темы: Театр

---

сперла у KaterinaAvg

Выражение лица "а я маленькая сволочь, а я маленькая дрянь".
Я не могу оторваться, спасите!

@темы: GQMF, Сериалы - Doctor Who, John Simm/The Master

---

Меня в последнее время тащит по Теннанту, как удава по стекловате. Давно ли я говорила, что он подозрительный тип? Давно!)))
Какой. У него. Голос. Я переслушала все взрослые книжки в его исполнении, осталось перейти на серию про дракона. Ах да, и ещё докторовские, но их я слушать не хочу, у меня в голове и так постоянная хуниверсная дискотека. (Но скоро Теннант меня переборет, вероятно.)
Так вот, про голос: у меня есть один аццкий кинк, который, увы, никак не реализовать на письме, - это высокие нотки в мужском голосе. Дружно представили, как Теннант говорит "Awww!" Вот, вроде того. Когда я это слышу, меня посещает упорная фантазия на тему "трахнуть, чтобы послушать, как оно стонет". Вот на Симма я хотела бы посмотреть, а также пощупать и послушать, как оно дышит во время. А у Теннана - послушать это восхитительное "Ааа-ооо..." со всхлипами, потому что моё воображение подкидывает мне поистине чудесные аудиальные фантазии.
Но отвлекшись от эротики (думаю, Дэвид узнал бы много нового о своем голосе))): он действительно прекрасно читает. Я много раз превозносила его таланты, но не поленюсь сделать это ещё раз: он гениально играет голосом. Ему даже не на экране играть надо, а читать, читать, читать!..
Сегодня послушала "Кафку", удивилась, что это называется мюзиклом: там полторы песни, или это сокращенный вариант? Поёт Дэвид хреново, зато я прониклась Кафкой, чего со мной не сделало чтение его произведений)).

И в качестве иллюстрации няшной виктимности в голосе: я таю от тех ноток, которые звучат, как его выражение лица здесь)).

@темы: GQMF, David Tennant

---

Вчера прогулялась до музея Боде. Ну, монеты и скульптуры - немного не моё, так что отметилась там больше для галочки, особо ничем не впечатлившись.

Потом пошла в книжный Dussmann, где есть всё, дочитывать "The Help" Кэтрин Стокетт. Начала я её ещё в Гермере, когда ездила сдавать экзамен. Естественно, за два дня (с перерывами на экзамен и гулянки) я её не осилила, а в нашей библиотеке на неё очередь. Очередь! На книгу! В библиотеке! В общем, уже понятно, насколько она хороша). Можно было заказать из другой, но неохота было. Так что два раза прогулявшись в Dussmann, я её дочитала.
Книга прекрасна, местами очень трогательна, местами просто ужасает: как люди так могли? И ведь приличные вроде, просвещённые. Фильм достойно передаёт её основные идеи, хотя персонажи в нём кое-где приукрашены. Например, мисс Силия, которая в фильме из несколько надоедливой дурочки превратилась в милую наивную провинциалку.
Главы написаны от имени разных персонажей: Скитер, Эйбилин и Минни. "Черный" английский своеобразен, но когда привыкнешь, звучит очень мило.

@темы: "Ich bin ein Berliner!", Литература, Лытдыбр

---

X-Men: First Class

Вот я и созрела посмотреть, когда всеобщая эйфория более или менее спала)). Ну что, я поняла (умом поняла, не сердцем), отчего все так писали кипятком от чарльзоэриков: классика же слэшного жанра! Эпическая дружба-вражда, телепатическое взаимопонимание, держание на руках - 1 штука, спасение друг друга - бессчетно. Так всё предсказуемо, даже скучно.
Мне вот демон Азазель понравился, кроме библейских ассоциаций (которых у меня практически нет) навевает две литературные, приятно.
Чарльз понравился больше Эриха. Тот... туповат, если честно. Прям как Фассбендер.
Да, и ещё вставило, что в фильме говорили на пяти языках, а озвучки и сабов к нему не было, но это меня не смущало)). Вот в такие моменты и думаешь: не зря я больше 20-ти лет языками занимаюсь. Половина русских по-русски говорили так, что я с трудом их разбирала)). Другая половина ничего так, справлялась.

@темы: ...это диагноз, Кино, Слэш

---

Уперла у ~Maeve~, на Бальзаке ржала, потому что именно так и выглядит большинство моих фотографий: в смысле, меня на них нет, зато полно видов из окна)). Ещё можно было бы добавить "Бальзак шляется по городу: дом. Ещё один дом. Ещё один красивый дом. Пальма. Снятая издалека обезьянка (потому что ближе подходить лениво, там слишком много Гюг и Гекслей)".

Фотоальбомы из тимного отпуска

Бальзак.
1. Бальзак в номере
2. Вид из номера на море
3. Вид из номера на пляж
4. Вид из номера на бассейн
5. Кафе
6. Вид из кафе на пляж
7. Вид из кафе на море
8. Вид из кафе на Бальзака
9. Бледный Баль в аэропорту
10. Вид из самолета

Дон.
1. Фото разбросанных чемоданов
2. Башня на тарелке Дона из сосисок, булок и сыра в кафе
3. Чьи-то потерянные плавки на берегу на фоне Дона
4. Милые загорающие старички
5. Вон, с вытянутой руки
6. Дон держит купальник/плавки двумя пальцами
7. Дон в тени в футболке и шортах
8. Дон спит в номере
9. Дон на белом друге, страдает
10. Бледный Дон едет домой


Дюма.
1. Уютный номер
2. Вкусные булочки из кафе
3. Дюма на пляже
4. Дюма плывет
5. Дюма в номере
6. Дюма в кафе
7. Дюма на закате солнца, позирует.
9. Дюма с коктейлем у бассейна
10. Загорелый няшный Дюма


Гюго.
1. Гюго еще трезв, в аэропорту
2. Гюго в баре
3. Гюго танцует на столе
4. Рука Гюго
5. Нога Гюго
6. Кусок Гюго, кусок моря
7. Пол, стена, кусок охреневшего бармена
8. Смазанное
9. Море, нога Гюго
10. Гюго уже трезв в аэропорту


Робеспьер.
1. Возле аэропорта
2. Автобус
3. Отель
4. Номер
5. Пляж
6. Море
8. Кафе
9. Ванна
9. Аэропорт
10. Аптека, улица, фонарь :3


Есенин.
1. Рассвет
2. Закат
3. Сам Есь на окне
4. Есь на фоне заката
5. Цветочки
6. Еще цветочки
7. Есь с цветочком
8. Сердечко на песочке
9. Есь с сердечком на песочке
10. Красный Есь едет домой


Жуков.
1. Жук в юбке из листьев
2. Жук и дельфины
3. Жук и обезьянки
4. Жук и какие-то жуки
5. Жук загораэ
6. Жук хорошо загорел
7. Жук круто плавает
8. Жук доволен
9. Жук спит в номере
10. Жук и сувениры в лавке


Максим.
1. Голова Макса торчит из воды
2. ... из песка
3. Макс ковыряется в еде
4. Макс заправляет постель о.О
5. Макс, пляж, вещи ЛЕЖАТ АККУРАТНО, а не разбросаны
6. Макс в городе
7. Достопримечательности
8. Сувениры
9. Море
10. Макс круто загореел :3


Гамлет.
1. Бледный Гамлет
2. Гамлет на пляже
3. Красный горелый Гамлет
4. Гамлет на кровати, отравился
5. Гамлет в море с криком: "ТОНУУУ!!!!"
6. Обезьянка фоткается с Гамлетом
7. Дельфины топят Гамлета
8. Гамлет жестикулируэ
9. Гамлет пакует чемоданы!!
10. Страдающий Гам в аэропорту


Наполеон.
1. Море на фоне Напа
2. Пляж на фоне Напа
3. Обезьянка фоткается с Напом
4. Дельфины катают Напа
5. Напу приносят еду
6. Убирают номер, а Нап спит
7. Нап в сауне
8. Нап облит лечебными грязями
9. Нап ест Напа торт (омаров) в кафе
10. Красивый загорелый Нааап


Бальзак.
1. Бальзак в номере
2. Вид из номера на море
3. Вид из номера на пляж
4. Вид из номера на бассейн
5. Кафе
6. Вид из кафе на пляж
7. Вид из кафе на море
8. Вид из кафе на Бальзака
9. Бледный Баль в аэропорту
10. Вид из самолета


Драйзер.
1. Драйзер читает на пляже
2. Драйзер красный читает на пляже
3. Драйзер красный плывет
4. Драйзер синий, плывееет.. нет, он не умер
5. Драйзер говорит акуле, что есть людей нехорошо
6. Драйзер и обезьянка с каменными лицами
7. Драйзь в чистом номере
8. Красный Драйзь в кафе
9. Драйзь и сувениры
10. Драйзь и чемоданы


Джек.
1. Цены в ресторане
2. Круглые глаза Джека на цены в ресторане
3. Цены в лавке
4. Какой-то чек О_О
5. Джек скептически смотрит на еду
6. Джек и пальмы
7. Джек с новыми бусами О_О
8. Джек падает с доски для серфинга
9. Джек на фоне моря, руки в боки
10. Джек в автобусеее!


Габен.
1. Габен в номере
2. Габен на диване
3. Габен спит
4. Габен спит на пляже
5. Габен спит на пляже, уже красный
6. Габен спит с обезьянкой О_О
7. Габен смотрит ТВ
8. Габен спит перед ТВ
9. Габен спит в аэропорту
10. Габен спит в самолете


Гексли.
1. Гексли на пляже
2. Гексли в номере
3. Гексли в кафе
4. Гексли в местной лавке
5. Гексли в сауне
6. Гексли у пирамид
7. Гексли в бассейне
8. Гексли на пальме
9. Гексли с обезьянкой
10. Гексли в аэропорту


Штирлиц.
1. Штир с афродепутатами
2. Штир думаэ
3. Штир что-то подписываэ
4. Штир орет на ресепшене
5. Штир орет на депутатов
6. Штир орет на обезьянку
7. Обезьянка орет на Штира
8. Штир в костюме на пляже
9. Штир в костюме на пляже с обезьянкой
10. Штир улетает


Достоевский.
1. Дост убирает в номере
2. Дост СТИРАЕТ полотенца
3. Дост кормит негритят
4. Дост кормит обезьянку
5. Дост топится
6. Доста спасают дельфины
7. Дост страдает
8. Обгорелый Дост в номере
9. Дост в кафе, обгорелый
10. Дост на фоне моря с чемоданом

@темы: Интересности

---

Слушаю Акунина, там пассаж про загробную жизнь:
"Есть теория выхода из тюрьмы: будто все мы на самом деле обитатели другого мира, который гораздо лучше нашего. А Земля - это тюрьма, и мы сюда помещены за преступления". (c)


Представляете: Галлифрей на самом деле не погиб, просто все таймлорды были превращены в людей. Никакой Земли на самом деле нет, это маскировка от внешних врагов. Доктор единственный, кто помнит часть правды, потому что его назначили Хранителем Галлифрея. Его олдскульные приключения на Земле - это искаженные воспоминания о его прошлой жизни. В ньюскуле его миссия - защищать Землю/Галлифрей от далеков и прочей нечести, которые чуют подвох (то-то им на Земле как медом намазано!). Когда он окончательно устранит далеков, он должен вернуть Галлифрею прежний облик. С Мастером в гениальном рассилоновом плане произошел сбой: ему не улыбалась перспектива превратиться в человека, поэтому он пытался сбежать к Доктору, но его догнало хамелеоновым полем/лучами/что они там использовали.
С самим Рассилоном и Советом Галлифрея сложнее: они, видимо, сидят где-то в другом месте, откуда могут наблюдать за событиями, но не могут на них влиять (отсюда на Земле пошли верования в богов - это остаточная память о них). Поняв, что Доктор хреново справляется со своими обязанностями, они попытались освободиться, но им помешали Доктор с Мастером, которые, конечно же, всё не так поняли. (У Мастера память об истинном положении дел тоже отшибло, хотя он под действием остаточной памяти попытался превратить всех таймлордов в себя. То-то Рассилон был на него так зол.)
P.S. На самом деле Галлифрей превратился даже не в Землю, а в Великобританию: поэтому Доктор никак не может выбраться за ее пределы)). Остальные страны - это просто наведенные иллюзии!

...И да, я трезва и на работе))).

@темы: Сериалы - Doctor Who, John Simm/The Master, Фикрайтерские страдания

---

просто так)

Ты представляешь двух беременных Таймлордов, и так обладающих не самыми лучшими характерами, рядом друг с другом? х)) (c) Татиана ака Тэн

- Мастер…
- М-м-м?
- Мне как-то не по себе…
Мастер заботливо подал Доктору бумажный пакет и погладил его по животу:
- Держись, дорогой, тебе нужен свежий воздух. Сейчас я посажу Тардис на какой-нибудь мирной планетке.
Он (совершенно случайно, честно!) задел лишний рычаг, машину заболтало, и через пару минут позеленевший Доктор вывалился на зелёную растительность неизвестной планеты. Мастер достал из кармана блокнот и с довольной ухмылкой сделал в нём пометку:
- 1:0 в мою пользу: его уже тошнит, а меня ещё нет. Всё-таки это была гениальная идея - подлить ему в чай позавчерашнее молоко!

@темы: Моё, Сериалы - Doctor Who, John Simm/The Master, Высокие, высокие агрессорско-виктимские отношения!, Слэш, Фанфики

---

Работа сейчас пошла такая, что аудиокниги я глотаю только так: штуку за пару дней. А поскольку я вдруг вспомнила, какой Теннант прекрасный чтец, я пошла по его творениям)).

Для начала послушала 1,5-часовой радиоспектакль "Убийство в Самарканде". Дэвид там был за не очень хорошего парня, поэтому мне не понравилось))) нормально, но без особых восторгов. Позабавило только, что дело было в Ташкенте, поэтому иногда там говорили по-узбекски. Интересно, насколько хорошо? По-русски тоже пару слов сказали, нормально, без акцента).

Зато потом скачала радио-ситком из 18 эпизодов Double Income No Kids Yet про семью чайлдфри, которых окружают дети, дети, дети...)) Такие "Саша и Маша" в аудиоварианте, только намного лучше. Aww, это было так ми-ило! (Про детишек - ну, вы поняли)). И так смешно, что я на работе старалась не ржать слишком явно. И местами печально-лирично... Чудо просто, я в восторге.
Даже, знаете, подумалось... что отношения там были показаны как довольно занимательная штука. То есть понятно, зачем и почему эти двое вообще вместе. Столько произведений о любви, а такое почему-то редко встречается... Может, мне себе тоже завести, ну, Теннанта такого няшного идиота?

@темы: David Tennant, Литература

---

Вопрос на засыпку:

есть ли такие фильмы, чтобы в главной роли была героическая героиня, а её мужчина был для украшения кадра? Типа девушки Бонда, но наоборот?

@темы: А не пойти ли мне на баррикады?, Вопросы, Кино

---

Аррр... kilt!pron :D

И наши мальчики:

Бэрроумен и Теннант

Макгрегор. Много Макгрегора, потому что это няшный треш, угар и содомия

@темы: GQMF, David Tennant

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Rienzi, der letzte der Tribunen / Deutsche Oper

Какая ирония судьбы (и режиссера): сегодня любимая опера Гитлера ставится как пародия на Гитлера.

Сидя в зале, об отношениях Гитлера с данной оперой не знала, но всё думала: некоторым политикам обязательно надо такое смотреть! Чтобы хорошенько в доходчивой художественной форме усвоить многочисленные уроки истории: диктаторы плохо кончают. (Покажите эту оперу ВВП, пусть проникнется.) Но оказывается, одному диктатору она впрок не пошла, и это так странно: любить произведение, которое пророчит тебе дурной конец.

Сюжет "основан на реальных событиях", как говорится: в Риме лидер народной партии Кола ди Риенци приводит народ к победе над богачами, за что его избирают народным трибуном. Но власть ударяет ему в голову, он развязывает войну, становится виновником народных бедствий, за что его и убивают. Это вкратце, конечно, в опере политических и личных перипетий больше.

Всё это было представлено в антураже, напоминавшем о гитлеровской Германии: знамёна, униформа, кадры кинохроники. Кинохроника была сделана чудесно: съемки были частично в реальном времени (трансляция с камеры на экран через старящий фильтр), частично уже записанные отрывки. Актёр, игравший Риенци, во время речей на трибуне жестами и мимикой пародировал Гитлера; хоть на лицо они совсем не похожи, эффект был потрясающий.


Во втором акте на сцене установили помост, так что она оказалась разделена на две части: сверху народ, внизу, в бункере, - штаб Риенци.


Отдельное браво актрисе, игравшей Адриано: это меццо-сопрано, так что пела женщина, и меня прямо протащило от любовной линии Адриано/Ирена. Какой у неё голос!
И Вагнер. Кажется, я раньше не видела ни одной оперы Вагнера, надо бы ещё на что-то сходить. Особенно понравились переходы от "громкой" музыки (простите, не знаю терминов) к медленной, которая подчеркивалась тем, что актеры двигались будто в замедленной съемке. Потустороннее впечатление... Во втором акте такая красивая молитва, когда народ идёт в бой.

@темы: Театр, "Ich bin ein Berliner!"

---

She is amazing. amazing. AMAZING.

то же гифкой

Эпическое полотно "Рейчел и дети".
Аыы, она просто должна сыграть Доктора. BBC, ау!

про пауков, заползающих в нос

про витамины в вине

И к слову - Single Father. Тен и Сюранна. Пересмотреть, что ли?

@темы: GQMF, Suranne Jones, Сериалы - Scott and Bailey, David Tennant